Интимные откровения
 

Есть время. Свободное. Время себе. Набираю ванну, освещение типа "полумрак". Погружаю тело в воду. В квартире слегка прохладно, потому поглощение тепла воды приносит наслаждение. Я не люблю исследовать природу своих кайфов, от этого сразу исчезает их ощущение.
Лежу, наслаждаюсь теплом, невесомостью, покоем, любимым ароматом лаванда-лимон. Вода в ванной не закрыта слоем пены - люблю смотреть на игру бликов на животе, ногах. Уже знаю, что через минуту этого станет мало, сопротивляюсь мыслям. Я не собиралась делать это сегодня. Просто полежать-расслабиться. И вообще, делаю это редко. Только когда чувствую острую необходимость.
Сегодня - нет. Переключаю свое внимание на невесомые в воде руки. Я слышала, что некоторые используют для этого девайсы. Я - нет. Только собственные руки. Мои пальцы, бледные и длинные, аккуратно ухоженные ногти… все же я сделаю это: сенсоры организма навязывают мне решение. Это должно состояться.
В детстве, когда мне была года четыре, мама заметила, что я этим занимаюсь и строго, как-то отстранившись, сказала, что воспитанные девочки этого не делают. Это некрасиво и гадко. Разве можно запретить удовольствие?.. Я всегда делала это, а когда была подростком, делала это даже от скуки, безделья, одиночества.
Я снова посмотрела на руки. Выбрала пальчик. Из суеверных предрассудков делаю это только левой рукой.
Теперь отчетливо ощущаю, что это становиться проблемой: дыхание уже заметно затруднено. Я решилась. Безымянный пальчик, мой фаворит, достаточно длинный, чтоб помочь мне найти избавление в узкой полости. И вот он уже скользнул по нежнейшей поросли и легко скользнул внутрь.
О!.. Как там тепло и влажно. Исследую малюсенький бугорок на входе. Так надо. То, что я сегодня ищу, находится глубже. Еще глубже. Да, кажется, здесь. Только б не упустить. Почти достигаю этого, еще чуть-чуть. Дыхание частое и прерывистое. Кажется, что меня сейчас взорвет изнутри. делаю глубокий вздох. Сейчас!!! Я чувствую это…
Подушечкой пальца нащупываю в носе подсохший краешек ее, надоевшей козявки, зацепляю коготком и извлекаю наружу. Я сделала это не чихнув, не то что в прошлый раз, когда на излете больно ударилось башкой о край ванны! Сегодня супер. После прогулки по пыльному центру эти козявки особенно черны и жирны…
Нахожу на дне ванны крышечку слива. Прощай, засохший кусок секрета.

Теперь можно подумать и о шалостях…

... навеяло песню, переделаную конечно,... и очень старую, я даже точно не помню некоторых моментов...
...дамы-дамы, не сморкайтесь в шторы, не сморкайтесь в шторы - вам говорят
это не прилично, не гигиенично и не симпатично - вам говорят...
ну и т.д. :rolleyes:

Каждый человек хотя бы раз в жизни да и задумывался над вопросом, откуда же в носу берутся козявки. Не сопли, а именно козявки. Твердые, зеленые козявки, которые, забивая нос, мешают дышать. А между тем, козявки - это обычная пыль, которая оседает на слизистой и носовых волосах, поэтому, если у вас есть козявки, то это не значит, что вы такой урод с козявками в носу, а просто меньше грязи и пыли проникает в ваши легкие.

К чему это я? А к тому, что козявки в носу являются своебразным измерителем всяческого говна в воздухе. Вот я, проживая в каменных джунглях Санкт-Петербурга, опытным путем выявил, что чем пыльнее помещение, тем больше приходится из ноздей выковыривать козявок. За день на работе их скапливается полный нос. Хотя, например, после ремонта, когда переехали в новое помещение с кондиционерами, уровень пыли уменьшился, следовательно козявок стало меньше. За ночь на старой квартире нось окозявливался вообще в ноль - козявки были просто железобетонными и забивали все, вплоть до мозга. Как переехали на новую хату со стеклопакетом - козявки заметно уменьшились.

Или вот недавно пребывал в отпуске в Геленджике. Морской воздух, горы, покрытые можжевельником и чистое небо. За две недели нос не забился козявками даже на четверть, если не считать неудачного нырка в песок.

Поэтому, пылесосьте свое место проживания, вытирайте пыль и чистите. И у вас не будет в носу так много козявок.

Теперь про пердеж. Чего греха таить, пердят все. Просто некоторые настолько привыкают к своему пердежу, что практически его не замечают. Лично я, ежедневно выпивающий более двух банок пива, пержу постоянно. Ну, коплю естественно, потом уединяюсь и пержу. Неделю назад подумал, а что если пиво вообще не пить? И перестал пить пиво. За несколько дней уровень пердежа сократился практически до ноля. Стало даже не по себе - человек, привыкший переодически пердануть, вдруг перестал пердеть. Неуютно, знаете ли. Но ничего, свыкся, не пердеть, знаете ли, тоже приятно, не надо никуда бегать и не надо ни на кого сваливать. Не пердишь и все тут. Прекрасно!

Но я вчера выпил три баночки пива. И что в результате? Все утро пердел, по дороге на маршрутку - пердел. В метро терпел, не пердел, а как пришел на работу - просто проперделся. Сейчас вот сижу, думаю, вот ведь перну сейчас. Неуютненько.

И я решил - хватит! В жопу это! Пиво только изредка. Один раз, в 2000-м году я уже бросал пиво пить, прочитав статью о пивном алкоголизме, но снова начал. И вот сейчас снова бросаю пить пиво и уступаю это место кольяку. Нет пердежу!

И еще, если увидите девушку, пьющую пиво, знайте - она пердит. Да, она это скрывает, да она сексуальная и у нее красивая грудь, у нее точеные ножки и красивые глаза, но ОНА ПЕРДИТ! С каждым глотком пива в ней накапливается сероводород и периодически из ее сексапильной задницы с силой вырывается зловоние. Иногда даже со звуком, но чаще конечно тихо.

Поменьше пива и фастфуда - раз, чистый воздух и помещения - два. И вы забудете про козявки и пердеж.

Очень личное
 

По дороге на работу я задумалась о самом интимном, что только бывает в жизни: об анализах.
В самом деле, какое варварство, какой цинизм со стороны медиков — заставлять человека, молящего о спасении, представить перед чужими равнодушными глазами свой внутренний мир!
- Доктор, у меня болит...
- Сдайте кровь. И мочу. И анализ кала на яйца глист (до кучи, гы-гы!).
Вот как хотите, а кровь сдавать — это благородно, это даже почти приятно. Ты с достоинством проходишь в кабинет, протягиваешь медсестре направление, подставляешь палец, зажимаешься, картинно вскрикиваешь «Ой!» и подпрыгиваешь на стуле. Все, церемониал соблюден, можно выходить, прижимая к пальцу почти сухую ватку (зажали спирт, гады!)
А все остальное — это мрак и ужас.
Вот идешь по поликлиническому коридору и на виду у всех (о Боже!), достаешь из сумки, прикрывая спиной от любопытных взглядов, маленькую баночку, в которой плещется что-то желтенькое. И все, ВСЕ в очереди прекрасно понимают, ЧТО ИМЕННО там плещется. А если это медосмотр в школе или на предприятии? И рядом с тобой смущенно ставит баночку Петя из девятого «Б» или Хулио из отдела внешних отношений? Ладно, Хулио, пожалуй, ваш медосмотр не коснется. Ну пусть даже программист Миша, который все перепутал и припер банку с горчицей — все равно неприятно!
Ставишь и уходишь, как будто тебе все равно. Хотя на самом деле чувствуешь себя эксгибиционистом, в лучшем случае.
К тому же теперь теряют смысл романтические поцелуи и свидания в обеденный перерыв — две баночки с желтеньким содержимым, подобно боевым гранатам, вдребезги разнесли всю романтику. «Тогда я впервые посмотрел в твои глаза, и желтый отблеск сразил меня навсегда»,— пипец!
А какие душевные муки испытываешь, надписывая невинный с виду спичечный коробок. В каком падеже написать фамилию?
В именительном? Вот так прямо: Маша Иванова. То есть приличные люди пишут свое имя на картинах, статуях, в крайнем случае на яйцах Фаберже, а мы вот так, на коробках с говном. Откроет лаборант коробок, на котором написано: Маша Иванова, а там... Эх Маша, Маша, что с тебя возьмешь...
В родительном? Маши Ивановой? Может, еще конкретизировать: говно Маши Ивановой? Блин, ну это уж совсем...
Или «от Маши»? Привет вам, товарищ лаборант, от Маши Ивановой. Привет и кусочек... Мля!
Оставить коробок неподписанным, просто положить на направление? А вдруг сильный порыв ветра (в поликлиниках всегда сквозняки!) сдует коробки, все перепутается, придется сдавать еще раз... Или лечиться от чужого аскаридоза. Нет, уж лучше надписать! НО КАК???

И напоследок — маленькая правдивая история.
Как-то медсестра из детского сада везла в поликлинику сотню спичечных коробков. Пожалев родителей, администрация предложила сдать анализ и принести материал в садик, организовав доставку в поликлинику. Заодно есть шанс, что все сдадут.
По дороге медсестра зашла в магазин за продуктами, поставила сумку на прилавок, на минуту отвела взгляд... Да, сумку сперли :)
Хотелось бы мне посмотреть на лицо вора, когда тот полез рассматривать добычу :biggrin:

Ужасы всех девочек
 

Мужики служат в армии и всю жизнь прикрываются данным фактом, дабы обозначить всю суть своего скорбного существования. Но знали бы они, сколько ужасов приходится терпеть их соседкам по планете в своей земной юдоли! А мы молчим, не рассказываем им — чтобы не травмировать нежные души мальчиков, вообразивших, что они — повелители джунглей. Ладно, я уж молчу про роды, чего уж там. Есть вещи и пострашней. И только женщине дано ощутить это.

Наверное, каждая хоть раз да испытывала нечто подобное:

Когда вдруг приходят "они".
Это невероятно, этого не могло быть в принципе!!! Но это случилось. Приехали гости на красной машине. И с какой стати тебя именно сегодня шандарахнуло одеть белые облегающие брючки из тонкой полупрозрачной ткани! Заливаясь краской стыда, ты придумываешь нелепую отмазку, чтобы свинтить из офиса, а сама при этом думаешь — стала ты сзади уже похожа на японский флаг или еще нет?

Когда часть юбки заправляешь в трусы и так ходишь полдня по офису.
Мужики могут парировать кошмаром «расстегнутой ширинки», но и ведь и теткам он хорошо известен — тем, кто обожает ходить в джинсах. Да и что тут вообще страшного — тебе лишь кто-нибудь застенчиво шепнет: «Закрой магазин», ты хихикнешь, застегнешься и все в порядке. А вот заправленная в колготки юбка, кокетливо оттопыренная сзади, может долго веселить коллег, а после еще месяц будет главной темой для разговоров в курилке.

Когда дорогущие колготки дают жирную стрелку посреди рабочего дня.
Естественно, запасных колготок не имеется, бежать в магазин — да кто ж тебе разрешит, в такой-то аврал! И как назло накачанный менеджер из соседнего отдела именно сегодня трется в вашей комнате, хотя раньше его сюда на пушечный выстрел не затащить было.

Когда во время секса интимные места издают странные звуки.
И сдерживать их, в отличие от обычного пука, ты просто не в состоянии. Ну да, все, конечно, понимают, что после родов мышцы ТАМ становятся ослабленными, и закачанный ТУДА под сильным напором воздух с шумом выходит обратно... Но это если заниматься сексом с родным ко всему привыкшим мужем. А если попадется молодой неопытный? Вдруг у него будет психологическая травма на всю жизнь?

Когда на свидании с ужасом вспоминаешь, что забыла побрить ноги и одела старые панталоны.
К мужчинам общество не предъявляет таких строгих гигиенических требований. Ноги они (за редким исключением) не бреют, трусы носят мешковатые неопознанного цвета — в пылу интима сразу и не поймешь, то ли это новинка от «Дим», то ли семейники с пятилетним стажем. А вот женщина ну просто обязана быть гладко выбрита, свеженадушена и всенепременно в кружевных трусерах. Если она по какой—то причине не успела все вышеобозначенное с собой проделать, — она автоматически заносится придирчивым мужчиной в разряд «мерзких баб» (это по версии самой женщины). Хотя большинство мужчин так и не думают, но зашоренных глянцевыми журналами тетенек уже ни за что не переубедишь. Что поделать — сила печатного слова!

Когда писаешь в кустах и тебя засекают.
Дядькам удобно — вышел из машины, встал у обочины спиной к дороге — и делай свое дело. Женщине, чтобы опорожниться, нужно проделать кучу хитроумных комбинаций, начиная расстегиванием комбидресса и заканчивая яростными причитаниями в адрес кусающих попу комаров. Это само по себе не сахар. А тут тебя еще и засекли полупьяные молодчики, невесть откуда взявшиеся с тыла. Голая писающая женщина куражит, возбуждает юношей, они начинают задираться, подкалывать. А ты, красная и гневная, не зная, что прикрывать первым делом — лицо или ниже пояса, — спасаешься в машине и клянешь судьбу за то, что когда—то родилась теткой.

Когда лифчик от купальника сползает, обнажая одну грудь, а ты не замечаешь.
Сначала не замечаешь. Сначала ты остроумно флиртуешь с парнями на лодке, потом на пятой минуте беседы тебе кажется подозрительным тот мальчик, который забыл про надувной круг и так странно таращится на тебя. Потом тебе становится совсем нехорошо, когда ты видишь на берегу группу туристов с биноклями, размахивающих руками и кричащих с кавказским акцентом. Ты понимаешь, что списывать данные явления на собственную неотразимость, конечно, можно... Но все—таки... Глаза осторожно скользят вниз... !!! Так и знала! Размер и строение твоей правой молочной железы весь пляж изучил вплоть до каждой жилки. А мальчик с кругом получил еще и бесплатный урок анатомии. Вот и верь после этого в свою неотразимость!

Когда в новых туфлях натираешь ногу и идешь пугая окровавленными ногами окрестных старушек.
Это мужчины — так называемый сильный пол — прикрывают свои нежные пятки толстым слоем носков. Поэтому с ними такого, как правило, не происходит. Зато как лето начнется — так сразу каждая вторая идет прихрамывая. Опусти глаза ниже — и увидишь, что стойко мучающаяся русалка уже до мяса измесила в кровь свои конечности. Но сдаваться не собирается. Сейчас дойдет до ближайшей аптечки, купит пластырь и дальше поковыляет. А вы говорите — подвиг Маресьева.

Когда твоя навороченная шуба, на которую копила и занимала три года, на твоих глазах начинает лезть клочьями.
Может, у нее рак? Может, нутрия была из Чернобыля и, не выдержав китайской раскройки, расстроилась и начала лысеть? Что делать? Ведь шуба — это наше женское все. Идти, теряя на ходу волосы со своего манто, — это ли не снится каждой тетке в кошмарных снах?

Когда морщина, которая то была, то исчезала, — становится постоянной.
Ну вот и все. Приплыли. Старость, еще недавно робко маячившая за окном, теперь нагло вошла в дом и развалилась в кресле, приняв официальный статус. И эту морщину уже не вытравишь ничем (если, конечно, не прибегнуть к соляной кислоте — но у нее свои побочные эффекты).

Но к кошмару старости женщина готовится всю свою жизнь, чуть ли не с детства.

Поэтому неизбежные изменения внешности большинство из нас воспринимает со смиренным вздохом. Против времени не попрешь. Поэтому будем стареть без суеты, спокойно, достойно и красиво.

Мы с Юлькой любим все прекрасное: килограммы баксов, розовых младенцев, качественный кокос, и, конечно же, красивых мущщин.
Красивыми мущщинами на улице просто так не разживешься. Их искать надо. В местах, где они водятся.
Сначала мы сдуру искали мущщин в стриптиз-клубах. И даже нашли себе парочку карамелек в стрингах.
И даже потусили пару дней на даче у одной из карамелек, ага.
Но наши надежды на качественный секс рухнули почти одновременно.
Юлькина надежда рухнула в тот момент, когда Юля, преисполненная желания предаться разврату и похоти разнузданной, содрала зубами стриптизерские стринги, и обнаружила в них…
А вот нихрена она в них не обнаружила. Да.
Поэтому ее душераздирающий крик «ТВОИМ КРЮЧКОМ ТОЛЬКО ВАРЕЖКИ ВЯЗАТЬ, ТАНЦОР ХРЕНОВ!» разнесся по всему немаленькому дому, и достиг моих ушей в тот момент, когда моя карамель, смущенно теребя свои трусишки-лоскутики, прокурлыкала мне на ушко:
- А ты знаешь… Я люблю, когда мне попку лижут… И пальчиком тудым-сюдым…
И мой, не менее душераздирающий крик «ПИД@РАС!!! ПУСТЬ ТЕБЕ МОЛДАВСКИЙ ДЕД Ж@ПУ ЛИЖЕТ!!!» вернулся ответным почтовым голубем в Юлькин орган слуха.

Казалось бы, ловить нам в этом педристическом хаусе нечего, но мы все равно остались там еще на два дня. Потому что, помимо баксов, кокоса и младенцев, мы очень любим комфорт. И не просто комфорт, а комфорт халявный.
Вставьте скрываемое содержимое внутрь блока!
А комфорта в гомо-коттедже было хоть жопой жуй.
Вот мы и сидели два дня поочередно то в сауне, то в джакузи, то в бассейне, то на биде.
Дуры, фигли…
Педики-стриптизеры, кстати, оказались неплохими собеседниками, и с ними было о чем поболтать в промежутках между бассейном и биде. Наверное, мы с Юлей тоже им приглянулись. Иначе, с чего бы они нас не выгнали сразу?
С тех пор мы твердо усвоили, что в стриптиз-клубах ловить нечего, а красивых мущщин хотелось до дрожи не скажу где.

И тогда мы с Юлией поехали на юга.
Юга эти находились в Феодосии, и, лежа на верхней полке в купе поезда, я старательно накидывала в блокнот с косорылым зайцем на обложке, план нашего отдыха.
Вкратце он выглядел так:
1) Посетить музей Айвазовского, и посмотреть все картины.
2) Съездить на Кара-Даг.
3) Купить маме бусы из ракушек, а сестренке соломенную шляпу.
4) Сходить на дегустацию вин.
5) Загореть как Анжела Дэвис.
6) Вы@бать одного мучачу. Покрасившее.
Последний пункт я, подумав, вычеркнула, ибо устыдилась.
И все сразу пошло не по плану…

В первый день своего приезда мы с Юлей свински нажрались крепленого вина, и в музей нас не пустили, потому что Юлю тошнило в пакет с абрикосами.
Тогда мы наплевали на культурно-духовное обогащение, и пошли гулять по набережной.
Гуляя вдоль набережной, мы с Юлькой то и дело натыкались на разных персонажей, предлагавших то взвесить нас, то измерить давление, то определить силу своего биополя, то нарисовать на нас дружеский шарж.
Мы, естественно, не могли пропустить всю эту развлекуху, и шумно взвесились на допотопных весах, наверняка скомунижженных из какого-нибудь местного санатория для сифилитиков.
Взвесились на брудершафт.
Я, Юлька, и пакет с абрикосами и блевотой.
Суммарный вес наш составил сто килограммов, и то, лишь потому, что это был максимальный вес на шкале. Наверное, мы все-таки, весили поболее.
Но все равно, ликуя и веселясь, мы пошли и измерили давление.
Давление у меня было хорошее, а вот у Юльки пониженное.
И, на вопрос бабки, которая принесла Юле эту ужасную весть, «Девушка, Вас не тошнит?» - Юлька вновь проблевалась в абрикосы.

Следующим этапом стало измерение наших биополей.
Одноглазый тощий мужик, одетый в портьеру на голое тело, пучил на нас глаза, и старался придать себе сходство с Копперфилдом.
Но получалось у него фигово.
Феодосийский маг простирал над нашими головами костлявые руки, тряся волосатыми рыжими подмышками, и вращал глазами:
- Положите руки на эти пластины! – вещал Копперфилд местного розлива, и совал под Юлькины ладони две железки с проводками, - Щас мой прибор измерит ваше биополе!!!
Фигевознаит, о каком приборе говорил этот Акопян в школьной шторе, но прибор этот мне уже не нравился.
И Юлька, поплевав на руки, отважно хряпнула по предложенным пластинам, а в ответ пластины хряпнули Юлю током, и она, чуть дымясь, упала на южный асфальт.
Маг вскричал:
- Вы видели? Видели это?! Какое прекрасное биополе у вашей подруги!!!
И при этом быстро-быстро запихивал свой прибор куда-то под свою занавеску. Даже боюсь предположить – куда именно…
Юлина тушка тухло лежала на асфальте, и, что самое страшное, ее не тошнило. А это плохой знак.
Акопян тем временем намылился смотаться, но был остановлен моей недрогнувшей рукой.
Точным движением хирурга, которым я всегда мечтала стать, но так и не стала, я схватила его за яйца, и ласково спросила:
- Ты где электрошок этот угнал, электрик хренов?
Копперфилд заволновался. Наверное, он не познал еще радости отцовства, и был в одном шаге от того, чтобы не познать ее уже никогда. Поэтому честно ответил:
- Я не знаю… Я наемный рабочий.. Я вообще не знаю че это такое.. но оно никогда раньше током не било…
Я легонько сжала магические тестикулы, и, с еле уловимой угрозой в голосе сказала:
- Я раздавлю тебе яйца, быдло. Ты меня понял, да? Если. Моя. Подруга. Щас. Не очнется. Я считаю до десяти. Десять… Девять…
На счет «Три…» Юльку стошнило.
Я ослабила хватку, и через секунду Акопяна рядом уже не стояло.
- Я блюю… - то ли спросила, то ли доложила Юлька, и заржала: - А ведь могла и сдохнуть! Гыыыыы!!!
Небольшая толпа зевак, предвкушавших приезд труповозки, и отбуксировку Юлькиного трупа в местный морг, обиженно рассосалась, и мы продолжили свой путь.

Следующей остановкой стал местный Репин, который за пять минут брался нарисовать наш с Юлькой портрет.
Мы сели на лавочку, обняли друг друга, и принялись лучезарно улыбаться.
Через пять минут Репин сдул с рисунка крошки карандаша, и протянул нам полотно…
С листа бумаги, формата А4 на нас смотрели два дауна в стадии ремиссии.
Я была дауном слева. Я опознала себя по бусам из ракушек. Почему-то у меня не было трех передних зубов, и не хватало одной сиськи.
Юльку нарисовали еще хуже. У нее не было зубов, волос, ушей, и обеих сисек.
Последнее, в принципе, было справедливым.
Репин широко улыбался, и требовал свой гонорар.
Первой очнулась Юлька.
Она сплюнула под ноги художнику, склонила голову набок, и ласково сказала:
- Мужик. Знаешь, какое у меня сильное биополе? Я током бью как электрический скат, блин. Вон, Лидка знает. – Тут я закивала и тоже сплющила харю. – А вот за такой пейзаж я тебе щас хряпну в твой мольберт ногой, а в твои щуплые яйца – током в двести двадцать.
И тут уже очнулась я:
- А у меня нету биополя. Зато у меня давление как у космонавта, ага. И твердая рука хирурга. Я тебя щас кастрирую, понял, да?
Репин понял все правильно. И гонорар требовать перестал.
А мы с Юлькой пошли дальше, изредка делая остановку, и разглядывая наш портрет.
И вот что интересно: он нам начинал нравиться!

Пройдя с километр, мы даже решили вернуться, и дать Репину денег. Но не успели.
- Девушки, вы не заблудились?
Мы с Юлой обернулись на голос, и лица наши приобрели сходство с нашим портретом.
Потому что позади нас стоял потрясающий мужыг!
Это был Рики Мартин и Брэд Питт в одном флаконе!
Это был эротический сон с клиторальным оргазмом!
Это был ОН!
Наш Красивый Мущщина, ради которого мы проп#здячили тыщу километров!!!!
И мущщина этот улыбался белоснежной улыбкой в тридцать два зуба, и невзначай шевелил круглыми, накачанными сиськами под тонкой белой рубашкой.
Я, например, кончила сразу.
Юлька, судя по слюнявому подбородку, и трясущимся ногам – тоже.
Мущщина смотрел на нас благосклонно, и даже приблизился, и поцеловал мою руку.
Жаль, я не умею испытывать множественный оргазм. А оно бы щас мне пригодилось.
- Евгений. – Сказал мущщина.
- Ыыыыыыыыыыыыыыы… - сказали мы с Юлей, и вновь стали похожими на свой портрет. Репин воистину был великим художником. Зря мы его обидели.
Вот так мы и познакомились.
Женька тоже приехал из Москвы, и врал, что неженат.
Но меня не в сарае пальцем делали, поэтому я быстро спалила белую полоску незагорелой кожи на безымянном пальце правой руки Евгения. Да ну и хрен с ней, с кожей его, и с женой, которую он дома оставил.
Мы сюда за красивыми мущщинами приехали, а не за мужьями.
Поэтому, когда Женя сказал «А не хотите ли пойти ко мне в гости?» - мы очень сразу этого захотели, и пошли за ним, как крысы за дудкой.
Женька снимал двухкомнатный дом на Восточной улице.
Снимал его вместе с другом Пашей.
Конечно же, по всем законам жанра, Паша тоже должен был оказаться афигенным Элвисом Пресли в лучшие годы его жызни, но Паша был красив как Юлька на дружеском шарже Репина.
Мы с Юлой всю жизнь придерживаемся железного правила: мужиков в мире мильярды, а мы с ней такие одни. И ни один Ален Делон в мире не стоит того, чтоб мы с Юлькой из-за него срались. Наверное, на этом правиле и держится наша двадцатилетняя дружба.
В общем, сидим мы с ней, слюни на Женьку пускаем до пола, и ждем, когда он уже первый шаг сделает, и даст понять, кому же из нас отвалицца кусок щастья в виде его круглых сисег и всего остального такого нужного.
И Женька подошел ко мне, и сказал:
- Рыбка моя, пойдем, я покажу тебе виноград…
Фсе.
И я перестала трястись как сопля на северном ветру, а Юлька криво улыбнулась, и прошептала тихо:
- Вот стервь… Пе@#уй уже, Жаба Аркадьевна, и без гандона не давай!
Я что-то пробурчала в ответ, и постаралась максимально величественно выйти в сад.
Но, естественно, споткнулась о выставленную граблю Паши, и смачно навернулась.
Женя джентельменски подал мне руку, и мы вышли в сад.

И я стояла в зарослях винограда, и мацала Женю за жопу.
Но Женя почему-то не отвечал мне взаимным мацаньем, хотя я уже втихаря стащила с себя майку.
- Лида… - куда-то вбок сказал красивый мущщина Женя, и уже по его тону я поняла, что пять гандонов, лежащих у меня в заднем кармане джинсов – это лишнее… - Лида… Я хотел попросить тебя об одолжении…
Ну, приехали, блин… Теперь расскажи мне сказку про то, что тебя вчера ограбили хохлы, скомуниздили последнюю тыщу, и теперь тебе не на что купить обратный билет, а дома тебя ждет жена и дочь-малютка, которая скучает по папочке, и давицца материнской сиськой. Ну, давай, рассказывай!
- Лида… - в третий раз повторил Женя. Чем изрядно затрахал. Заело его, что ли? – Понимаешь… Паша – он очень стеснительный…
А-а-а-а… Вот где, блин, собака порылась! Щас должен последовать душещипательный рассказ о том, как Паше в деццтве нанесли моральную травму три прокаженных старушонки, смотавшихся в недобрый час из лепрозория, и натолкавших бедному Павлику в жопу еловых шишек, после чего Павлик стал импотентом и пид@расом, а долг Жени – вернуть его в нормальное состояние.
Щаз.
Нашел альтруистку!
Я напялила майку, и сурово отрезала:
- Женя. Я очень сочувствую Паше, но ни я, ни даже Юля – в голодное время за ведро пельменей с Пашей совокупляцца не станем. И не потому, что он стеснительный, а потому, что он похож на Юлину покойную бабушку. Причем, после эксгумации.
Женька громко заржал, и даже присел на корточки.
А я все равно была сурова как челябинский мущщина и двадцать восьмой панфиловец в одном флаконе.
Женя отсмеялся, встал, подошел ко мне сзади, и обнял меня за плечи.
На всякий случай, я дернула плечом, и скинула с себя его руку.
Прям на свою сиську, которую незамедлительно начали мацать.
Сознание мое разделилось на две части.
Первая часть кричала о том, что Женя усыпляет мою бдительность с целью подбить меня на совершение акта доброй воли в отношении Паши-Гуимплена, а вторая растеклась поносом по асфальту, и настойчиво уговаривала меня поскорее достать из кармана все пять контрацептивов.
И я с трудом пришла к компромиссу. Одной рукой я полезла в карман, второй – к Жене в штаны, но при этом суровым голосом спросила:
- И что там Паша?
Женя, в темноте расстегивая ремень, на одном дыхании выдал:
- Пашка своей жене купил купальник. Но размер знает только на глаз. Если ошибется – жена его с говном сожрет, она у него такая. У нее сисек нет совсем. Как у…
Тут Женя запнулся, а я побагровела, убрала контрацептивы в карман, и свирепо поинтересовалась:
- Как у кого? Как у меня? Ну, блин, знаете ли.. Если мой второй размер у вас называется «Нету сисек» - то вы определенно зажрались!!!
Повисла секундная пауза, а потом ремень загремел снова, и Женька закончил:
- Как у Юльки… В общем, ты можешь сделать так, чтобы она померила этот сраный купальник, и при этом не обиделась? – и тут ремень перестал громыхать, что-то зашуршало, и Женькины губы ткнулись мне в нос:
-Только попозже, ага?
«Ага» - мысленно ответила я, и в третий раз полезла в карман…

Через час, поломав нахрен весь виноградник, и напялив задом наперед заляпанную раздавленными виноградинами футболку, я легкой походкой влетела в дом, и застыла на пороге…
Судя по всему, уговаривать Юльку померить купальник Пашиной жены не придется...
В темноте явственно слышалось подозрительное сопение, которое может издавать только Юлька, со своей тонзиллитной носоглоткой, и Юлькин же бубнеж:
- В рот не кончать, понял! У меня однажды так ноздри слиплись, да…
Закончился первый день нашего отдыха…

Всю последующую неделю мы вчетвером выполняли мой план, написанный еще в поезде «Москва-Феодосия».
Нам с Юлой не дали с утра нажраться, и поэтому мы с ней увидели картины Айвазовского.
Мы съездили на Кара-Даг, и купили бусы и шляпу.
В четыре руки наши с Юлькой тушки намазывали кремом для загара, и к концу недели мы стали чисто неграми.
А последний, зачеркнутый пункт, мы с Женей выполняли на бис ежедневно по три раза.
Отдых удался!

В Москву мы с Юлькой уезжали раньше своих мучачей, о чем сильно печалились. Особенно, я.
Запихнув в купе наши чемоданы, Женька прижал меня к себе, сказал ожидаемые слова про то, что «Ах… Где ты была три года назад, и почему я не встретил тебя раньше?», и попросил непременно позвонить ему через три дня.
Поезд тронулся.
Я смотрела на Юльку.
Юлька – на меня.
Я шмыгнула носом.
Юла – тоже.
Не моргая, Юлька наклонилась, достала из пакета бутылку домашнего вина, выдрала зубами пробку, и протянула мне пузырь:
- На, Жаба Аркадьевна… жахни чарочку… Отпустит…
Я сделала три больших глотка, вытерла губы, и спросила:
- А что мы в Москве делать будем?
Юлька протянула руку, взяла у меня бутылку, присосалась к ней на две минуты, а потом шумно выдохнула:
- А потом – в Болтино, к карамелькам нашим гомосексуальным!
Я щелкнула пальцами, давая отмашку, и мы хором завопили:
- В бассейн и на биде!!!
Дуры, фигли…

О том, как надо делать куннилингус
 

6 марта Славик сидел на уроке русского языка и делал вид, что пишет упражнение. На самом деле мысли его сосредоточились совсем на другом. Впрочем, не совсем на другом, точнее другой, мысли Славика сосредоточились на учительнице. Если быть еще точнее - на том подарке, который каждый ученик должен преподнести этой самой учительнице уже на следующий день. Проблема состояла в том, что мысль сосредоточивалась только до слова «подарок», а пройдя сквозь него, стремительно рассредоточивалась. Что именно сделать учительнице в качестве подарка? Этот дурацкий вопрос без ответа и мучил Славика.

Можно было бы выучить стихотворение и рассказать Вере Петровне на утреннике. Это был бы самый оптимальный вариант, если бы не одно «но» - стихотворения, причем строго оговоренные, рассказывают в строго оговоренном порядке строго оговоренные ученики, в строго оговоренном количестве, а именно 4 мальчика и 2 девочки, назначенные самой Верой Петровной еще за две недели до праздника. Славик бы в любом случае не попал бы в эту шестерку, даже будь он девочкой, потому как, кроме всего прочего, для этого нужно было хорошо учиться. Из прочих вариантов заслуживали внимание лишь несколько идей, которые были хотя бы выполнимы. Дарение цветов отвечали этому условию, но Славик, истинный математик, чувствовал, что оно, условие это, было хоть и необходимым, но явно не достаточным. Посему следовало добавить к этому что-то еще. Но что?! Можно было бы сделать красивую открытку, внутри которой нарисовать улыбающуюся Веру Петровну и подписать: «Любимой учительнице, Вере Петровне от ученика 5Б класса Козлова С. в международный женский день 8 марта». Способностей к рисованию, как впрочем, и прочих способностей у Славика не было, однако Славик не сбрасывал эту идею со счетов, оставив ее на крайний случай. Можно попросить сделать маму торт, судя по размерам Веры Петровны - она не прочь отведать за чашечкой чая кусочек…

- Интересно, ей кто-нибудь когда-нибудь делал куннилингус?

Славик так был погружен в свои мысли, что даже растерялся. Он посмотрел на Юрика. Юрик был двоечником, и второй день сидел за одной партой со Славиком.

- Что? – переспросил Славик.
- Прикинь этой жирной суке сделать куннилингус, - тихо, а потому особенно мерзко, захихикал Юрик.
Славик недоуменно помолчал, потом прошептал:
- И что?
- Ну ты бы смог сделать ей куннилингус?
Славик призадумался:
- А разве это так сложно?
- Ну сделай, если не сложно, - силясь не расхохотаться, кинул Юрик
- Ну и сделаю, - обиженно буркнул Славик.
- Хахаха, спорим, что не сделаешь?
Это было уже слишком. Это был вызов.

- Вот увидишь - сделаю!
- Успокоились и замолчали! – завизжала Вера Петровна
Славик опять уткнулся в тетрадь. Юрик подтолкнул его на мысль. Коль скоро куннилингус сделать сложно значит никто и не будет его делать. Следовательно, если он таки сделает Вере Петровне куннилингус, он выгодно отличится от всех остальных в классе с их одинаковыми открытками, тортиками и прочими банальными мелочами. Славик смутно догадывался, что сложность сделать его именно Вере Петровне в конечном итоге сводится к тому, что она - учительница, здесь ошибиться нельзя, это очень ответственно и легко можно попасть впросак.
Потому нужно сделать не просто куннилингус, а самый лучший куннилингус, безупречный и правильный. Это было действительно сложно, учитывая, что до этого Славик вообще не делал никогда куннилингусов. Даже самых плохеньких. Он даже начал сомневаться правильно ли поступил, что поспорил с Юриком. Однако сомнения Славик тут же отбросил. Он во что бы то ни стало, сделает Вере Петровне куннилингус, чего бы ему это ни стоило!

Славик думал об этом все оставшиеся уроки. Никогда его еще не видели таким задумчивым. В общем-то, Славик был полон уверенности, что он сможет это сделать. Проблема заключалась лишь в том, что бы выяснить, как именно делается куннилингус. Он решил спросить об этом Стёпу - самого умного в их классе.

- Стёпа, ты когда-нибудь пробовал делать куннилингус?
- Вообще-то не пробовал, - ответил неуверенно Стёпа
Эта неуверенность в степином голосе насторожила Славика. Он упрекнул себя за такую неосторожность. Ведь теперь Стёпа тоже может ухватиться за эту мысль. Вполне понятно, что он не станет плодить конкурентов, рассказывая им все подробности того как делается куннилингус. Спрашивать нужно лиц незаинтересованных.

После уроков Славик поплелся домой. Зашел в свой двор. На лавочке сидели пьяные старшеклассники. Один из них громко ругался. Славик узнал в нем Вову со второго подъезда. Вова иногда катал его на велосипеде. Теперь Вова орал:

- Ах, она сука, тварь такая. Да я ради нее все делал, все бабки на нее спускал! Кинула, убью, крысу! Вот что мне с ней делать, пацаны, что мне теперь ей суке сделать?!!!!

Пацаны молчали. Вова тоже замолк и отпил с горла. Славик, остановившись рядом и слушая все это, неожиданно сам для себя сказал:

- Может быть, тебе сделать ей на 8 марта куннилингус?
Все уставились на пятиклассника. Воцарилось гнетущее молчание.
- Куннилингус?.. – криво глядя на Славика, промычал наконец Вова, - куннилингус? Ей?! После всего этого?! Да.. я ей сделаю куннилингус, - и, набирая обороты, - я ей суке сделаю куннилингус! Лобзиком, наждачкой и выжигателем! Такой куннилингус ей сделаю, что она на всю жизнь запомнит!

Славик поспешно зашел в подъезд. Конечно, Вова был явно не в себе и дальше его лучше было не расспрашивать, но, по крайней мере, Славик узнал, чем ему нужно делать подарок Вере Петровне.

Дома никого не было. Наспех перекусив, Славик полез в кладовку. Достал из нее и лобзик, и выжигатель, а так же несколько деревяшек, фанеру, пару нулевых наждачек и линейку. Перетащил это все в свою комнату и разложил на столе. После чего взял оба инструмента для изготовления куннилингуса в руки и завис над столом. Что делать дальше он не знал. У него не было ни малейшего понятия как должен выглядеть этот злосчастный куннилингус. Впрочем, была еще одна надежда выяснить это. Славик достал с полки обе книжки – одну по выжиганию, другую по поделкам из дерева. Два часа он изучал каждую картинку. Были деревянные уточки, скворечники, всевозможные черные узоры на гладкой фанере, был один кораблик, в общем в книжках содержалось множество картинок, но ни одна из них не была подписана словом «Куннилингус». У Славика опустились руки.
Он безвольно сел на кровать. И в это время с института пришла старшая сестра. Славик решительно пошел вслед за ней на кухню. Она-то за свою жизнь, уж точно, сделала хотя бы один куннилингус. Да наверняка больше. Зазря что ли ее любят все преподаватели и подруги.

- Настя, ты знаешь как сделать куннилингус?
Настя застыла с заварником в руках и удивленно посмотрела на братика:
- Славик, зачем тебе это?
- Скажи. Мне очень, очень надо, - жертвенным голосом взмолил Славик.
- Не думаю, что я могу тебе в этом помочь, - попыталась спрыгнуть с темы Настя.

Но Славик хоть был и младше ее на 8 лет, но малым вырос не по годам смышленым - ход сестрицыных мыслей стал понятен ему сразу же. Естественно, она все знала, это было видно по ее лицу. К тому же она заметно нервничала. Просто не хотела выдавать секрет изготовления куннилингуса. Старшие дети никогда не говорят младшим как они добились тех или иных умений. Оно и понятно – им до всего приходилось доходить самим, путем долгих тренировок, многочисленных проб и ошибок. Они очень ревностно относятся к этому, чтобы так просто рассказать это младшим, которым вечно достается все уже готовеньким. Славик понимал это. А потому он заявил:
- Ну тогда я спрошу у кого-нибудь другого.. У Вовы например. А потом буду делать куннилингус всем подряд. Все будут приходить только ко мне и просить, чтобы именно я сделал им куннилингус!

Славик не просчитался. Попал в самую точку. Сестра заметно забеспокоилась. Она села на стул и, поставив локоть на стол, уперла лоб в ладонь: «Так…». Славик сел рядом и молча выжидал. Он рос отличным стратегом. Через несколько секунд Настя посмотрела на брата:
- Слав, для начала это..это не делается всем подряд, это ясно?
- По честному я хочу сделать это только одному человеку, - тут же заверил ее Славик.
- Одному?.. – Настя запнулась в нерешительности. Но было видно, что это ее успокоило. Одному – не всем, первенство своего она не потеряет. В том, что она его имела теперь у Славика не оставалось ни малейшего сомнения.
- Ну, - продолжила осторожно Настя, взвешивая каждое слово, - ты хотя бы знаешь..ээ.. как бы это сказать.. ну, например.. скажем.. чем он делается?
Славик видел всю ее насквозь и в душе ухмылялся этой ее осторожности. Он ответил столь же неопределенно:
- Я же тебе сказал – я не знаю как. А чем, - он кинул на сестру многозначительный взгляд, - чем я знаю.
- Так.. ну ладно.. уже легче.. Только обещай, что не будешь никому рассказывать?
Уж на это-то сестрица может рассчитывать в полной мере. Он уже понял, что такими знаниями не раскидываются.
- Обещаю.
Сестра сделала глубокий вдох, в следующее мгновение выдох и вошла в странное состояние настороженной непринужденности.
- Видишь ли, - начала она, - здесь нет единых правил. Самое главная ошибка всех начинающих, что они полагают, что..хм.. что чем сильнее натираешь..ээ..
- Палочку? – подсказал Славик
- Палочку? – переспросила Настя, - хм.. ну да.. да, палочку.. тем куннилингус получается лучше. Но это не так. Если хочешь сделать настоящий куннилингус оставь эту… прости господи… палочку на потом. На самый конец…
- Ага, - раскрыв рот, слушал Славик старшую сестру
- … Сначала нужно аккуратно - не надо резких движений, все испортишь - пройтись вокруг… можно начинать осторожно ээ.. раскрывать..ээ щелочку..
- Как это?
- Ну раскрыть щелочку, просверлить дырочку, начнешь делать поймешь… можно даже пальцем помочь, если не получается.
- Ага.. – понимающе кивнул Славик.
- Только делать это нужно очень аккуратно. А то некоторые это проделывают так как будто из бревна топором лодку выстругивают. С отдельными бревнами может так и стоит поступать, но вообще-то за такой куннилингус убивать надо.
Слава запомнил это важное замечание. Дело было явно рискованным.
- Ну а как он хоть выглядит-то вообще?
- Ну я же тебе рассказываю. Выглядеть он может по разному, потому…ээ.. побольше фантазии, - постепенно расходилась Настя, - это не должно быть просто набором каких-то фиксированных штампов, они здесь как раз и не приветствуются. Это сродни искусству. Не бойся экспериментировать. Доверься своему воображению. Тебе самому должно это нравится.
- Ну а что самое главное-то?
- Самое главное – делать это с любовью. Если будешь следовать этому правилу, мелкие огрехи никто не заметит. А крупных…лучше все же не делать.
- Понятно.
- Ну в общих чертах.. это все…
Слава поблагодарил сестру за дельные советы и отправился в свою комнату. В целом, в общих чертах, Славик уловил основную идею куннилингуса. Куннилингусом называли нечто вроде работы на свободную тему. Как и любая свободная тема свободна она с известными ограничениями и наилучший результат, как не крути, все же приходит с опытом. Это было, конечно, не самое приятное открытие, но все же его успокаивали последние слова сестры о любви и мелких огрехах. Никто, даже Вера Петровна, не будет требовать от него куннилингуса высшего пилотажа, как никто не ждет даже в лучших школьных сочинениях настоящих литературных шедевров. Уже закрывая за собой дверь, он услышал тихий голос сестры, явно обращенный самой себе: «все нормально, все нормально, я и сама ведь первый раз в таком же возрасте… это лучше, чем если бы…»

Он закрыл за собой дверь. Подошел к столу, где были разложены инструменты и материал. Славик взял в правую руку наждачную бумагу, осмотрел стол, приподнял левой рукой небольшого размера палочку, повертел ее между пальцев и отложил подальше. Вместо нее он взял фанерный лист средних размеров, сел на пол и принялся натирать его наждачкой. Он старался особо не налегать. Аккуратно и терпеливо он зачистил сперва одну сторону, затем другую. Постепенно он снял с поверхности фанеры все шероховатости, она стала гладкой как зеркало. Славик был доволен проделанной работой. На другом листе фанеры он сделал два распила лобзиком, затем опять взял наждачку и зачистил их изнутри. Дальше он на два раза свернул наждачку и скрутил ее в трубочку. Внутрь, для упругости, он поместил небольшой металлический стержень, замотал верхний конец наждачки изолентой и полученным инструментом принялся вытирать отверстие посреди фанеры. Он был похож на первобытного человека добывающего огонь. Дело двигалось крайне медленно. Он то и дело, как советовала сестра, убирал наждак и пытался простучать углубление пальцем. Впрочем, особого эффекта это не давало, и он вновь брался за стержень, обернутый наждаком и продолжал терпеливо вкручивать его в центр фанерного листа. Занятие это было крайне утомительное. Теперь он понимал, что делать куннилингус - действительно сложно. Вдвойне сложнее то, что он делал его Вере Петровне, этой толстой дуре. Столько трудов, и кому?! Юрик знал, что говорил. Теперь и Славик осознал это в полной мере. Но отступать было уже поздно.

До поздней ночи он возился со своим куннилингусом. За это время он смастерил что-то наподобие ни то парусника с мачтой посередине, ни то макета тетради, с торчащей в нем ручкой, понять было сложно, описать словами тем более. Но одно можно сказать точно – получилось нечто действительно красивое. Последнее, что сделал Славик была надпись упорно и настойчиво выведенная выжигателем на боковой стороне композиции: «Куннилингус». Чуть ниже: «С праздником 8 марта». Выводить «Вера Петровна» не было уже никаких сил, точнее силы еще оставались, но лишь на то, что бы закрепить авторство. Третьей строчкой маленькими буковками он скурпулезно вывел: «Козлов С.»

На следующее утро, 7 марта, Славик очень аккуратно завернул в бумажный пакет куннилингус и положил его в рюкзак. С бьющимся от волнения сердцем он, вместе с родителями, отправился в школу на утренник,посвященный международному женскому дню.

В классе собралась куча народу. Взрослые и дети едва расселись по местам. Кто-то сидел на подоконнике, кто-то стоял вдоль стенки. Несколько ребятишек сидели на корточках. На своем королевском месте, за столом, слева от доски водрузилась сама Вера Петровна. Все утихли и началось торжество.

Первыми по программе выступили шестеро счастливчиков со стихотворениями. Каждому из них долго и натянуто хлопали. Даже Маше, которая запнулась на третьей строчке первого четверостишия. Затем последовала сценка, над которой все, кроме Веры Петровны, громко смеялись, следом за первой последовала сценка вторая над которой смеялась только Вера Петровна. Пришла пора всевозможным конкурсам, и, наконец, в завершении, ученики дружным строем потянулись со своими подарками к учительнице. Каждый подходивший говорил заранее заготовленную фразу: «Вера Петровна, вы самая лучшая, добрая и справедливая учительница, я хочу подарить вам открытку, которую сделал сам». Открытка показывалась всему классу. «Вера Петровна, вы не просто учительница, вы настоящая женщина и мы с мамой по-женски поздравляем вас вот этим тортом». Торт так же демонстрировался публике. Очень скоро на столе Веры Петровны образовалась целая стопка открыток и несколько коробок с тортами.

Славик шел самым последним, держа в руке сверток. Он остановился перед Верой Петровной. Вера Петровна смотрела на него испытывающе-любящим взглядом, от которого у Славика едва не подкосились ноги. Он молчал. Все ждали. «Слава, - услышал он где-то вдалеке голос мамы, - ну что же ты давай». Взгляд Веры Петровны становился уже напряженно-испытывающе-любящим. Славик поспешно развернул сверток и протянул его Вере Петровне.
- Ну что же ты, Козлов, покажи всем, что ты сделал, - противно улыбнулась Вера Петровна.
Славик вытянул руки с подарком над головой.
- Очень хорошо, - не спеша проговорила Вера Петровна, - хм.. и что же это за такая, с позволения сказать, поделка означает, можно полюбопытствовать?
- Это куннилингус, - дрожащим от волнения голосом сказал Славик, и поспешно добавил, - этот куннилингус я сделал вам, Вера Петровна. Поздравляю с 8 марта.
Выражение лица Веры Петровны не изменилось. Есть такая детская игра. Называется «Море волнуется»: «море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три, морская фигура замри». Эффект был приблизительно такой же. Все замерли в тех позах, в которых находились за мгновение до этого. Первым своим хохотом нарушил всеобщий паралич Юрик. Он вызвал цепную реакцию. В следующую секунду класс взорвался всеобщим термоядерным гоготом. Вера Петровна, все с тем же выражением лица сквозь зубы прошипела: «вон».
Славик, сжимая куннилингус в руках, пулей вылетел из класса, скатился вниз по лестнице и выбежал на улицу, обогнул школу и сел на заднем дворе прислонившись к стенке. Весь красный от стыда он плакал так сильно, что не хватало сил даже на то, что бы реветь со звуком. Со стороны можно было подумать, что у мальчика случился приступ эпилепсии.
Вся случившаяся несколько минут назад трагедия стояла перед его глазами картинкой со всеми безжалостно прорисованными деталями. Славик ожидал всякого, но только не такого. Его душила обида. Он силился понять как же так получилось. Ведь он столько сил отдал, делая этот куннилингус, он представлял как все восхитятся им, как Вера Петровна пустит слезу умиления и он станет самым любимым учеником в классе… Так Славик просидел какое-то время. Как вдруг он почувствовал что до него кто-то дотронулся. Он поднял голову. Сквозь слезы бедный мальчик не сразу узнал кто это был. «Не плачь», - услышал он знакомый голос. Славик протер глаза. Перед ним стояла одноклассница Верочка. «Не плачь», - повторила она и подняла валяющийся в тающем снегу рядом со Славиком подарок учительнице.
- «Куннилингус», - прочла она, - а ты знаешь, Козлов… Слава, мне он нравится. Правда.
Славик посмотрел на нее, но ничего не ответил.
- Очень красиво. Ты сам его сделал?
- Сам, - буркнул Славик
- Не обращай внимание на этих дураков, - сказала Верочка.
- Тебе легко говорить, ты не знаешь как это… - начал было Славик.
- Знаю, - перебила его Верочка.
- Ты тоже делала кому-то куннилингус?! – выпучил глаза Славик.
- Нет, не куннилингус. Я сделала минет нашему физруку на 23 февраля, - пояснила Верочка.
- Правда? – уже почти без всхлипов переспросил Славик. Сам он этого не знал, потому как болел тогда гриппом и две недели в школу не ходил.
- Да. Хочешь посмотреть? - кокетливо подмигнула ему Верочка, - Он у меня с собой.
- Ну можно, - осторожно согласился Славик.
Верочка нырнула в свой рюкзак и достала из него маленькую сумочку, из которой, в свою очередь, извлекла свой минет. Минет представлял собой кусок обработанной материи белого цвета - нечто среднее между косынкой и платком. По всей его поверхности красовались вперемешку вышитые красными нитками сердечки и звездочки. По бокам, образуя ни то купол, ни то просто треугольник скрещивались две шпаги. Внизу крупными буквами, составленными из цветочков было по девчоночьи чересчур, как показалось Славику, сентиментально вышито слово «Минет», а внизу розовой ниткой мелко выстрочено на машинке «Коновалова В.».
Славик держа верин минет в руках, сказал:
- Да, очень красиво. И что же произошло? – ответ на этот вопрос действительно интересовал его.
- Да.. При всем классе вывел за ухо из спортзала и велел прийти с родителями. Такая вот история.
Славик еще раз посмотрел на платок. Он ему и впрямь понравился. Вера эта заметила.
- Хочешь я подарю тебе его?
- Но ты ведь не мне его делала.
- А ты представь, что тебе. Я очень хотела бы сделать тебе минет. Ты хороший.
- Спасибо, - проговорил Славик. – знаешь что. Если ты сделала этот минет мне, то тогда этот куннилингус я сделал тебе.
- Правда?! – заблестели глаза у Верочки.
- Да. Теперь он твой.
Верочка кинулась к нему на шею и поцеловала в щеку.
- Фу, - отпрял от нее Славик, - вот еще.. если я тебе сделал куннилингус, а ты мне минет – это еще не значит, что я хочу с тобой целоваться. Это уже слишком.
- Хорошо, - засмеялась Верочка, - тогда давай просто дружить!
- Ну давай, - согласился Славик.
С тех пор они дружили. Ходили вместе в столовую, иногда даже держались за руки. Славик сделал своей подруге еще несколько куннилингусов. Она же старательно и с любовью творила ему минет. Иногда они делали это вместе, либо у Верочки дома, либо у Славика. Со временем у них получалось все лучше и лучше. Они даже стали делать «два в одном». Славик выпиливал лобзиком куннилингус, а Верочка старательно обшивала его минетом. Это были настоящие шедевры.

— Слушай, у меня есть офигенная идея! — муж пнул меня куда—то под жопу коленкой, и похотливо добавил: — Тебе понравится, детка.
Детка.
Блин, тому, кто сказал, что бабам нравится эта пиндосская привычка называть нас детками — надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные?
Лично я за детку могу и дать. В репу. За попытку сунуть язык в мое ухо, и сделать им «бе—бе—бе, я так тибя хачю» — тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и ни фига ни разу не эротично — реакции никакой.
— Сто раз говорила: не называй меня деткой! — я нахмурила брови, и скрипнула зубами. — И идея мне твоя пофиг. Я спать хочу.
— Дура ты. — Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям сейчас. И у меня есть идея, что немаловажно.
Вторая годовщина свадьбы — это, конечно, пипец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя.
— Сам дурак. В жопу все равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Фиговая идея, если что.
Муж оскорбился:
— В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?
Офигеть. Геймер, блин. Поиграем. В два часа ночи.
— В дочки—матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»?
Со мной сложно жыть. И трахаться. Потому в оконцовке муж от меня и ушел. Я ж слОва в простоте не скажу. Я ж все с выпендрежем…
— В рифмы, блин! — не выдержал муж. Пакля!
— Фигакля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиниться б надо… Годовщина свадьбы веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай поиграем, фигли там. Во что?
Муж расслабился. До люлей сегодня разговор не дошел. Уже хорошо.
— Хочу вытрахать школьницу!
Выпалил, и заткнулся.
Я подумала, что щас — самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как не пыталась.
Повисла благостная пауза.
— Трахай, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копченые окорочка через адвоката передавать. Как порядочная.
Супруг в темноте поперхнулся:
— Ты совсем? Я говорю, что хочу как будто бы вытрахать школьницу! А ей будешь ты.
Да говно вопрос! Че нам, кабанам? Нам что свиней резать, что трахаться — лишь бы кровища…В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества что ли? Как нефиг делать!
— Ладно, уговорил. Что делать—то надо?
Самой уж интересно.
Кстати, игра в школьницу — это еще фигня, я честно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так ее муж долго на жопотрах разводил, но развел только на то, чтоб вытрахать ее в анал сосиской. Ну, вот такая веселая семья. Как будто вы прям никогда с сосиской не трахались… Пообещал он ей за это сто баксов на тряпку какую—то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в Маринкиной жопе производить. И увлекся. В общем, Маринка уже переться от этого начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдруг ее муж говорит: «Упс!». Дефка оборачивается, а муж сидит, ржет как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашивает: «А где остальное?», а муж (кстати, его фамилия — Петросян. Ни фига не вру) уссываецца, козел: «Где—где… В жопе!» И Марина потом полночи на толчке сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксов не помогли.
А тут всего делов-то: в школьницу поиграть!
Ну, значит, Вова начал руководить:
— Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходишь ко мне домой пересдавать математику. А я тебя трахаю. Как идея?
— Да пипец просто. У меня как рас тут дофига школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумеется, есть. Парадно—выгребной. Идея, если ты не понял, какая—то фиговая. Низачот, Вольдемар.
— Не ссы. Мамин халат взять можешь? Он у нее как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмем. Повиг, что на нем помидоры нарисованы. Главное — он белый. Бант пофиг, и без банта сойдет. И еще дудка нужна.
Какая, блин, дудка????????? Дудка ему нифига?????
— Халат возьму, нефиг делать. Фартук возьму. А дудка зачем?
— Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект супруг — в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечешь? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.
Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж все знают.
В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был счастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как—то по—другому? Ну и мудаки.
В темной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, взятую, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:
— Тук—тук. Василиваныч, можно к вам?
— Это ты, Машенька? — отвечает из—за двери Вова—извращенец, — Входи, детка.
Я выплевываю дудку, открываю дверь, и зловещим шепотом ору:
— Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!
— Сорри… — доносится из темноты, — давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
— Тук—тук. Василиваныч, к Вам можно?
— Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Марширую по-пионерски.
И офигеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что—то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбается:
— Ну, что ж ты встала—то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.
— Васильиваныч, а чей-то вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
— А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю.
Вот врет, сволочь… Трусы он мне постирает, ага. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.
— Не… — блею овцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать все—таки.
Задираю мамин халат, и показываю мужу киску. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение его члена более чем заметно. Педофил, блин…
— Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше все. Сколько будет трижды три?
— Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку.
— Маша! — Шепотом кричит муж, и развязывает галстук — ты гений! Это же твердая пятерка! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?
— Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за член, — Пися — это вот это, да?
— Да! Да! Да, блин! — орет Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравится, Маша Петрова?
— До офигения — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.
— Тогда гладь ее, Маша Петрова! И снимай трусы, дура!
— Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я, — могу платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
— Дай померить фартучек, Машаблин!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я еще помню. Ну, скажите мне — кто из вас не трахался в тещином фартуке во вторую годовщину свадьбы — и я скажу кто вы.
— Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. — снимаю фартук, и отдаю Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:
— Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мужская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи за батончик Гематогена, как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
— Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж еще совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
— Блин, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь член упал. И все из—за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживается Вовино барахло, и огрызаюсь:
— А фигли ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?» Какой, блин, десятый класс?!
Вова плюхается на стул, и злобно шепчет:
— А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь что это такое?
— А нафига они мне?! — тоже ору шепотом, — мне они даже в институте не нужны! Ты вообще что собираешься делать? Меня трахать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?!
— Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
— Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
— Блин, с тобой даже потрахаться нормально нельзя! — не успокаивается муж.
— Это нормально? — вопрошаю я из—под одеяла, и показываю ему фак, — Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжаться в фигню разную? «Ты девственна, Мария? Ты хочешь потрогать маю писю?» Сам ее трогай, членодрыга! И спасибо, что тебе не приспичило вытрахать козлика!
— Пожалуйста!
— Ну и все!
— Ну и все!
Знатно потрахались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздается детский плач. Я реагирую первой:
— Че стоишь столбом? Принеси ребенку водички!
Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.

… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на нее налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит ее на пол, и огуляет членом по лбу…
— Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, — Помогите! Насилуют!
— Да кому ты нужна, ветош? — раздался в прихожей голос моего отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
— Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская!
Мама жгла.
— Отпустите мой член, мамаша… — наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пипец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.
Да вот член там было, ага. Если моей маме выпадает счастье дорваться до чьего—то там члена — это очень серьезно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Еще мне не хватало получить от мамы люлей за сворованный халат, и извращенную половую жизнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справиться о ее здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:
— Сегодня, как ни странно, меня не били по лицу мокрым членом, и не выкололи глаз дудкой. Стало быть, жива.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пипец какая сентиментальная…