[alastor]

Сказка №27
В этот день его величество государь вышел к обеду до такой степени принаряженный, что восхищенно ахнуло даже отражение в зеркале. На его величестве со всей аккуратностью последовательным образом были надеты золотого шитья серебристые портки с ремнем из слоновьей кожи, исключительной белизны лионская рубаха, вышитая гамбургскими петухами, а также совсем новые и оглушительно скрипучие сапоги красного сафьяна с доселе невиданными по степени закрутки носами. Вообще-то не один только царь облачился сегодня таким торжественным образом. Государыня и царевна выглядели тоже одетыми намного пышней обычного. Приглашенные бояре были также как минимум причесаны и умыты, а шут ходил в парадных туфлях и наступал всем на ноги с расстояния вытянутой руки. День сегодня был явно нерядовой, потому что все торжественно помалкивали и многозначительно поглядывали то на царевну, то на дверь праздничной залы...
... Которая была отворена ровно в полдень. Упруго и часто кланяясь, вошел голландский посол и, остановившись на полпути к трону, застыл. Шляпа его была локтем прижата к сердцу, другим же локтем посол прижимал к печени свиток с двумя печатями на шнурках.
— Здорово, Адольфыч! — сразу же нарушил этикет царь. — Давай, заводи, заводи, показывай! А то медальон-то мы уже до дыр проглядели. Так ты нам его теперь живого подай. Мы его и натурального до дыр проглядим.
Царица улыбнулась, а царевна покраснела так густо, что едва ли не задымилась.
— Не боись, дочка! — хлопнул себя по коленке царь. — Это лучше вон пускай он боится. Ты-то у нас девка умная да красивая. А его мы только на медальоне видали. Мозги там, помнится, детально не прорисованы. Да и ростом, я слыхал, он помене курицы будет. Хотя, на каблуках, пожалуй, и боле.
— Не смущай, батюшка. Видишь — и так сама не своя. — пихнула мужа царица. Она уже минут пять с усилием держала на лице улыбку, которой готовилась встретить кандидата в зятья. Тяжелая парадная корона так вдавила ей главу в плечи, что голос у царицы был немного придушенный.
— А ты покури-ка, Сеня! — в свою очередь, пихнул шута царь. — Пущай зрит иностранец, что не у их только табаки-то употребляют. И парик расправь. А то до пяток не достает.
Шут исполнил повеление с удовольствием. В итоге он тоже приобрел торжественный, в своем понимании, вид. Парик его был чем-то вроде надетой на голову огромной завитой бурки, лыжеподобные туфли начищены были не столько до блеска, сколько до труднопереносимой вони, ибо вакса была отечественная, а бубенцов висело на одних только рукавах четыреста восемь штук.
— Тум-тум-тутум! — громко крикнул, входя снова, посол. Из-за всегдашней европейской экономии оркестр им не был заказан, а церемониал требовал величественного музыкального сопровождения. Которое посол со скромным успехом изображал лично. — Пам-пам-парам! Ту-ту-ту! Фьють-фьють!
Кандидат вошел быстрыми шагами, быстрыми движениями снял шляпу, обмел ею пол, поклонился и застыл в подобающей просителю руки благородной, но скромной позе.
— И это все? — разочарованно протянул стоящий за троном шут. — А я слыхал, по ихнему приветствию пять минут скакать нужно с поднятыми фалдами и через каждый третий поклон в кастаньеты греметь. Он что, не уважает нас, что-ли?
— Тихо, Сеня. Он речь толкать будет. — негромко сказал царь и помахал гостю ручкой. — Давай, мил дружок! Не задерживай. Таких как ты у нас очередь ко двору. Ежли каждый станет время тянуть, мы и к девятому пришествию не управимся.
Государь отнюдь не был груб по своей природе. Просто очень были грубы традиции. Согласно коим, в частности, полагалось не только томить претендента в течение двух недель ожиданием, но и не кормить весь этот период. А также, вне учета личного вкуса, поить только квасом, настоянным на полыни. Обычай данный, видимо, символизировал собой те нелегкие природные и общественные условия, каковые издавна присущи этой стране. Впрочем, гость совсем не выглядел заморенным и убитым. Так как сердобольная царица уже две недели посылала в ветхую избушку, где опять же строго в согласии с каноном был поселен иностранный принц, ежедневно по большому мясному пирогу, комку масла и бадейке густого супа.
— Ихь бин... — звонким голосом начал гость. — Унд дас ист уже само по себье неплёхо:...
Согласно той же традиции, эти самые две недели затвора давались также и для того, чтобы иностранный претендент мог немного подучить туземный язык. В результате почти всегда получалась некая смесь собачьего с петушиным, за исключением тех случаев, когда кандидат бывал нем.
— Унд йетцт ихь хотеллен бринген ди поздрафляйтунг цу тфой феличита: экскьюз... феличестф!
Принц довольно изящно поклонился и, мастерски щелкнув каблуками в прыжке, приземлился на одно колено пятью метрами ближе. Бояре захлопали. Шут удивился и поискал в кармане рулетку.
— Майне дольче цариссимус! Битте нихьт подосревайт под менья, щьто ихь бин питаюсь шерше ля фам для плотский утешька. Ихь бин есть пребыфаю саконни наслетник дас гроссе император Йозефус Дриттус. Унд тфоего ... — принц ловко глянул на торчащую из обшлага бумажку. — ... охренительный дефка хотель быль мой саконный... — принц опять глянул. — ... баба! Который просиль мне его рука. Пошалюста...
Принц отступил немного назад и выпрямился, давая понять, что закончил. Голландский посол за его спиной в волнении пропотел столь обильно, что хлюпало в сапогах. В его неофициальные обязанности при дворе входили хлопоты за всех иностранцев, которые имели какую-то надобность к государю. Посол находился в стране уже с очень давних времен и даже приезжих соотечественников относил теперь к иностранцам. Впрочем, данный принц был хотя и весьма летучий, но совсем отнюдь не голландец. А его государство на карте занимало места намного меньше, чем самая маленькая из мух.
— Ответа ждут... — прошелестел едва слышно боярин, лучше других знакомый с церемониалом. Царь грозно посмотрел на него.
— Сам вижу, что не леденца хочет! Ответа... Будет ему ответ. Как появится, так и будет. Не я же на ем женюсь. Надобно еще с царевны личное мнение опросить. Может, он ей чудищем показался... Хотя, конечно, гимнастикус у его преизрядный: И в постижении нашей речи отнюдь не туп. Чухонский-то вон послёнок, что в прошлом годе князька-то своего сватал — дак я чуть со смеху не повымер, как они под балалайку "Малевалу" свою запели! На манер частушки. Дружбу этносов хотели изобразить. А у этого личико хоть конопато, да зато нос геройский. И шпага на ем довольно ловко висит. Хотя, может, это и зубочистка...
Государь не торопился спрашивать мнения царицы и дочери. Потому как выбирал себе не только зятя, но и возможного союзника в вероятных будущих войнах. А также еще более вероятного наследника собственного престола.
— Ты его спроси, мотоциклу водить умеет ли. — посоветовал сзади шут. Государь непонимающе вылупился на него.
— Прибор такой. Для безлошадных перемещений в пространстве. Сказывают, у их уже появился. Два колеса имеет и громыхало нефтяное посередине. За один час против ветру двадцать пять верст дает.
— Глупо шутишь сегодня. — насупившись, сказал царь. Его несколько задела лучшая осведомленность шута об иностранных новациях. Он насупился еще более, припомнив историю с граммофоном. Волевые и умственные качества царя были настолько подорваны неожиданным и очень громким барабанным боем, раздавшимся из странного агрегата, который шут тихонько сунул ему под койку, что царя откачивали, отпаивали и оттирали спиртом одновременно. Сам же граммофон царь научился заводить только через неделю, медленно преодолевая стадии суеверного ужаса, сердечного трепета и принципиального непонимания внутреннего устройства.
— Не поглянулся он тебе, батюшка? — вопросила уже не из-под, а практически изнутри короны смертельно усталая от соблюдения приличий царица. Царь с жалостью посмотрел на тяжкие ее муки.
— Потерпи чуток, государыня. Ибо мнения пока не составил.
Он издалека, но зорко поглядел в глаза претенденту. Не обнаружив в них нахальства, дерзости и ребячества, монарх слегка приуныл. Обнаружив же учтивость, готовность и собранность, он приуныл совсем.
— Неплох, конечно... Однако ж не нашего племени жеребец. — негромко, чтоб не слыхала сидящая поодаль царевна, произнес царь.
— А то, бывает, и не жеребец вовсе... — еще тише промолвил шут.
— Тоись? — уставился на него царь.
— А то и есь. Знающие люди говорят, поветрие у их теперь там такое, навроде чумного. Когда мужики под венец друг с дружкой идут, а бабы друг от дружки детей рожают. И гомы у их теперь не сапиенсы, а другие.
— Ни хрена себе мне... — опешил царь. — Это ты, Сеня, гляди у меня... Ежли шутишь так глупо — я тебя самого за жеребца отдам!
— Ушами слыхал, да задницей не видал! — обидевшись недоверию, отвернулся от него шут. Царь, оглядев принца еще на раз, крякнул и встал с трона. Почесав шею под бородой, он чуть-чуть поклонился принцу и громко сказал :
— Так что, милый друг, погодим немного с ответом. Пока разведка необходимые сведения доставит. А с этих пор разрешаю сутки через трое при дворе с визитом бывать. И штандарт свой над резиденцией до половины древка поднять. Бывай.
И государь снял с себя и с царицы корону, давая понять, что прием окончен и продлению не подлежит.


Сказка №28
В этот день в очередной раз решалась судьба царевны. За немногие лета ее сознательной жизни женихов во дворце перебывало столь много, что летописец, описывавший их появления в своих хрониках, окончательно запутался в именах, титулах и достоинствах. Поэтому для удобства давно уже пользовался номерами. Нынешний был трехсотый. И, поскольку данная цифра явно взывала к небольшому застолью, таковое и состоялось вечером в царевых покоях.
— Ну-с, робяты-акробаты... — говорил царь, имея в виду сразу всех, в том числе царевну, царицу и прибывшего погостить архимандрита. — Посидим, подумаем купно. И пред решеньем ответственным на весах разума коллективного хорошенько все взвесим... Верней говоря, измерим... Точней говоря, прочувствуем... Да в общем, по первенькой разливай!
Каждой категории физических лиц полагалось свое питье, поэтому три виночерпия царю с царицей наливали одно, боярам и архимандриту другое, а царевне по молодости лет совсем даже третье, выдавленное в бокал из нескольких апельсинов. Шут, удобно устроившись в ногах государыни, пользовался некоторыми исключительными правами и мешал в своем ковшике что угодно с чем попало в самых диких пропорциях.
— Так что, теперь и ты, дочь моя, давай выскажись... — крякнув, выпив и снова крякнув, повелел государь. — Ибо твой и только лишь твой выбор есть заглавный критерий. Потому как тебе с им жить. Во всех смыслах.
Царевна привычно покраснела и потеребила лежащую на коленях косу. Последняя была трижды обмотана вокруг головы, четырежды вокруг стана и поэтому оставшейся своей частью была всего чуть более полутора метров. Сама же царевна даже в сидячем положении на голову превосходила торчавшего за спиной виночерпия, парня маленького в сравненье разве что со слоном. В свое время даже многоопытные повивальные бабки были крайне изумлены, когда с превеликим трудом извлекли из чрева государыни отнюдь не четверню, как ожидалось. А всего одну, но весьма, говоря смягченно, крупную девочку. Кормление которой тут же оказалось весьма непростой задачей, так как долгожданный ребенок за один заход свободно выпивал восемь титек. Поэтому довольно скоро кормилицы были заменены на коров, которых быстро растущая девочка, впрочем, высасывала так же быстро, как стая комаров лилипута. Со временем, обретя нынешние размеры и ум, ее высочество стала второй наиболее уважаемой представительницей женского пола в стране. Государь, в первые годы относившийся к дочери с некоторым перманентным испугом, затем очень ее полюбил и постоянно ставил в пример, по поводу и без повода, удачно и не совсем.
— Ты, доченька, не молчи. Говори. А то по сю пору неясно, какого ты к нему отношения. Вот, бояре, поучитесь-ка у нее! Покамест крепенько не обдумает — ничего не вымолвит. Прямо как вулкан италийский. Молчит-молчит, а потом как шваркнет каменьями!
— Вы, папенька, своими поэтическими сравнениями уже всех мух приморили. — недовольным голосом сказала царевна. И, поправив килограммовую в прическе заколку, наконец высказалась. — Вообще-то он, конечно, впечатление производит. Сложен изящно, одет опрятно, кривляется довольно искусно. Только вот глазиком как-то косит. Я вот думаю, не заячий ли зрительный недостаток?
— Надо ж! Тоже заметила! — восхитился царь. — Это из-под вуальки-то! Она ить у тебя кака? Холщова? Ну, надо же!
— Так на натуральную французскую денег-то пожалели! — возмутилась царевна. И опустила ладошку на стол с таким грохотом, что виночерпий у нее за спиной подпрыгнул. Хотя, сказать правду, она слегка кривила душой. Ибо гораздо больше дамских нарядов ценила мудрую книгу и хорошую оркестровую аранжировку. А потому почти все положенное ей содержание тратила на заполнение стеклянных книжных шкафов и ящика для пластинок. Однако, сказать еще одну правду, царевна отнюдь не являлась синим чулком и о женихе активно мечтала. Красота же ее волновала не только придворного художника, но и очень многих других мужчин разных сословий и места жительства. И обидеть царевну способен был только царь, да и то в ста процентах случаев ненароком.
— Кукареку! — громко произнес шут и тем весьма удачно разрядил атмосферу. Все присутствующие засмеялись так, что за дверью, не выдержав, многоголосым ржанием откликнулась стража. Государыня, хохотунья известная, махнув ладошкой, отбыла под свой стул, а шут поклонился и тем же манером, то есть попой, звучно и членораздельно поблагодарил за внимание.
— И-и-их хи-хи! — государь не просто закатился, а в прямом смысле под стол, и там крепко повстречался с царицей лбом. Виночерпий, смеясь, пролил немного архимандриту за ворот и тем заслужил себе полный ковшик в штаны. Наливая ему второй, его святородие туда же опустил огурца, отчего ближние по месту действа бояре принялись икать хором. Даже летописец, деятель скромный и малозаметный, включился в общий оркестр своим смехом, который, в свою очередь, ввиду простуженного носа был столь далек от нормального, что крепившаяся до поры царевна громыхнула на зависть колоколам. Веселье продолжалось минуты три, после чего бережно усаженный боярами на трон государь, все еще подрагивая , произнес:
— Ну, Сеня... Ну, хрен тебя морковкой по помидорам... Удружил! Оформляй заявку на орден. Менее Андрея Пустозвонного никак не выдам. А то и Трудового знамения. С серпами и яйцами.
— Заранее благодарен. — заранее поблагодарил шут. И поклонился так, как умел только он. Продев голову между ног и оказавшись тет-а-тет с своим задом. После чего, повернувшись к зрителям, на два голоса исполнил кусок арии из "Аиды". Вся государственная верхушка тут же пала на пол в таких корчах, на какие не способен самый бойкий из эпилептиков. Лишь по прошествии получаса, когда отпоили царицу, отлили из ковшика ее венценосного мужа и нашли вставную челюсть архимандрита, собрание вернулось к тому, за чем, собственно, и собралось.
— Не знаю, как вам, а мне он, пожалуй, и показался... — молвила царица, потребив немного из ковшичка. — Господин посол сказывал, что и происхождения он хорошего. Не от диких европских варваров род ведет, а от древлеримского корню. Что-то там его высокородие то ли про Спартака, то ли про Ювентуса сказывал... Во всяком разе, порода у его наглядно видна. А от хорошей породы и приплод будет в заводе путный.
Ее величество употребила животноводческие термины совсем не потому, что хотела обидеть дочь, а лишь вследствии того, что привыкла оными изъясняться. Скотный двор, который патронировала она лично, по разнообразию своему был на зависть многим зоопаркам. Самым крупным достижением царицы как селекционера был на данный момент чешуйчатый овцемул, который с большим трудом появился после многократных попыток скрещивания синайского волхводава с сицилийским конебыком.
— Не знаю, матушка... — сказала царевна. — Может, порода у его и древнее нашей, да только смирный он какой-то на вид. То ли с пони часто по детству падал, то ли менталитет у его в голове замедленный. Не знаю, не знаю... Того гляди, второпях за недомерка айкьюйного выдамся... Лучше уж погожу. Пусть немного при дворе погарцует. Тогда получше увидим.
— Какого недомерка?! — в полный унисон вопросили государь и архимандрит. В ругании словесном царевна доселе никем замечена не была.
— Умственного, ваши количества. — ответила царевна, единым глотком допив литровый свой ковш. И нежно, по-дамски, крякнула. Чем славилась еще со грудных времен.
Царь переглянулся с царицей, вздохнул, щелкнул пальцами, не глядя подставил ковшик и, перед тем как испить, изрек :
— Оно, может, и к лучшему. Все ж таки годы-то не так быстро идут, как женихи на твой мед слетаются. Оно, конечно, внука я на коленках с моей бы радостью подержал. Но... Поскоку аз есмь семейной демократией крепко проинфицирован, императивом категорическим доминировать воздержусь. Будь по-твоему. Пусть иноземец сей запредельный при нашем дворе личность, ему присущую, явственней в деяниях обозначит. Дабы фальстарту априорного не случилось и конфузу династийного не повлеклось.
Продемонстрировав в маленькую пику дочери умелое владенье высоким стилем, его величество оросил из ковшика свой внутренний мир и поставил посуду на стол кверху дном. Однако не в центр стола, а на краешек. Что означало не только конец посиделок и обсуждений. Сие означало также, что вопрос требует повторного собрания по своему поводу. И что собрание это обязательно состоится в весьма недалеком будущем.


Сказка №29
В это утро его величество был несколько хмур и поначалу неразговорчив. Во время гимнастических упражнений он не покрикивал и не шутил сам с собой, а умываясь и глядя в зеркало, не поздоровался с отражением. Завтрак тоже прошел в тишине, прерываемой лишь иногда звуками уверенной работы желудка его величества. Царица с опасением поглядывала на мужа. За многие годы совместной жизни она так и не смогла постичь до конца внутренних законов, управляющих ее супругом, и все больше склонялась к мысли, что таковых просто нет. Вот и сейчас государь, только что сумрачно глотавший порция за порцией кашу, вдруг единым разом просветлел, выскочил из-за стола и убежал куда-то по коридору. Подождав, пока растает инверсия, царица покачала головой и произнесла :
— Чудной сегодня. То ли норму не выспал, то ли сон гадкий видел. Тот вон раз, когда анальное кровосмешение-то ему приснилось, тоже с самого утра дикий был. А я ему говорила : справочников лекарских не читай! А он и боярина измучил, чтеца, и себя, слушаючи, умственно надорвал. Ночью мне прямо в ухо как крикнет "Зажим!", так я со страху-то чуть было Иван Купалу под обоих не сделала.
— Сие от внушаемости ментательной происходит. — сказал шут, утирая безбородое свое лицо салфеткой с вышитой монограммой. Последняя представляла собой восклицательный знак вслед за твердым. — Я вон о прошлом годе удочку в пруде утопил. Новую, немецкую, универсальную. Даже устройство у ей такое там было, чтобы рыбу зря не ловить, а только зубы у ей выдергивать. Под водой. Из гуманных побуждений. Ну, навроде фоторужья. Дак я неделю потом не спал! Все снилось, будто тону, а рыбье всякое вокруг плавает и орет : "Сто, сволоць целовецеская, доудился? Сейцяс мы тебя плавницьками-то поссекотим! Сейцяс мы твои нервиски на барабан намотаем! Сейцяс ты у нас узнаесь, сто такое гороховый сут в собственном ссаку!"
— А я всегда спокойно сплю. — сказала царевна, простецки наклоняя к себе тарелку. Кушая в одиночестве, она наклоняла к себе и стол. Аппетит у ее высочества тоже был всегда ровный и очень, если не сказать сильнее, хороший.
— Какие твои годы... — вздохнула царица. Она поправила кокошник, и шут заметил, что седых волос у ее величества стало больше. Правда, еще минуту спустя он заметил другое. Что их было уж слишком много. И только еще через минуту он понял, что...
— Что смотришь? Не идет? Совсем? Вот и я ему, шляпнику-то, сказала: где, говорю, это видано, чтоб кокошник-то на меху? А он говорит : не сумлевайся, матушка, хороший песец и наличие волос оттенит, и отсутствие! А тебе, говорит, сам Господь велел поболе мехов носить. Потому как ты, говорит, есть монархиня страны зимней, и символизировать должна круглосуточно.
— Да это просто шик, какой блеск! — сказал шут и поклонился носом себе в компот. Отпив оным же половину стакана, пополоскал горло на мотив гимна. Обе царские особы сотряслись, являя собой две округлые арены борения смеха с желудочным спазмом. Смех уверенно победил на обеих, и царевна, бросив в шута крошкой, сказала :
— Тебе, Сеня, не в шутах пребывать бы надобно, а во врачах. Психику больную лечить. Ежли тебя по стране с обходом направить — умом-то болящий народец лучше всякого святого излечишь. Бросай шутовство. Поликлинику открывай.
— А я вовсе не шут! Я — карла гигантский! — шут встал на носки своих, мало сказать, изрядных ботинок, и легко достал темечком потолок. А все тем же носом, зажмурившись, понюхал один из цветков лепнины. — Ах-ах, преах! Сколь амбре гипсовое каменному сердцу созвучно! Ох-ох, преох! Какие в эмпиреях атмосферы-то разреженные!
Царица с царевной, взмахнув платочками, излили в них хохот, а шут, помаячив в вышине, опустился на спинку кресла.
— Вообще-то денек сегодня, я полагаю, серьезный будет. В чулане-то, слышите? Это уже не мыши. Это уже сами знаете кто. Жаль только, неизвестно пока, чего... — шут надел колпак и опустил рукава.
И тут же в столовую горницу с топотом вбежал царь. В пыльной бороде его была стружка с соломой, а в руках завернутый в платок глобальных очертаний предмет.
— Африка! — вскричал государь, потрясая оным предметом. — Тоись, эта... как ее... Эврика!
К полудню все уже было вполне готово. Понятые сидели в тени под деревцем, стража жарилась на солнцепеке, шут курил в отдалении, а его величество с великим же нетерпением пялился на хронометр. "Дабы с точностью максимальной," — как он сам ранее заявил, — "соблюсти все моменты, в том числе и событийный хронометраж". Вообще, государь был весьма туманен в сегодняшних своих намерениях, на удивление не склонен к прямой речи и явно — это было видно по обилию слюны в бороде — предвкушал что-то очень хорошее.
— Ноль-ноль! — оторвавшись взглядом от циферблата, сказал царь. — Поехали!
И взмахнул рукой. И словно вдоль по Питерской, зашагал по Малой Нуждинской здоровенный гренадер с тонюсенькой ниткой в руке. Которая происходила от большого клубка. Который катился перед гренадером по улице. Которая, разветвляясь у доходного дома на Большую Нуждинскую, миновала Сретенскую и некоторое расстояние шла параллельно пропахшему дубильными веществами Овенному переулку. Следом за гренадером сразу же поскакал царь, а за ним торопливо побежали стражники, понятые и шут с заплеванной на время кросса цигаркой.
— Следи, следи! — на бегу кричал гренадеру царь. — Не уследишь — я тя в подземную пехоту отдам! Саперной лопаткой в носу ковыряться будешь! В одиночку метро будешь у меня через кладбище рыть! Уловил?
— Слежу, батюшка! — на бегу басил гренадер. Один шаг его равнялся семи царевым. Государь отставал, теряя из виду катящийся клубок, но бегущий гренадер был хорошо заметен даже среди построек. В свое время его величество лично подбирал удальцов для комплектования гвардейских соединений. И, хотя сами соединения по мирному времени кадрированы были почти до бесплотного состояния, оставшиеся в строю молодцы могли каждый в одиночку поспорить на кулачках со слоном.
— Длинный, стерьва, клубок попался! — переходя с аллюра на стариковскую рысь, посетовал царь. — Оно, впрочем-то, и ладнее. А то в здание бы какое уперся — так, глядишь, и сносить пришлось бы.
Из кратких сбивчивых пояснений шут уже знал, что почивал его величество сегодня плохо, но не задаром. В том смысле, что сон был хоть и беспокойный, но, в отличие от обычных, вполне практически применимый. То есть, как жарким шепотом поведал своему бубенчатому другу его величество, "чтоб мне всю жизнь с боровом из одной посуды жевать — истинно вещий!" Смысл сновидения заключался в бегущем куда надо клубочке шерсти. Который, как доходчиво пояснил государь, "имеет долженствование стопорения именно в тем пространстве, кое как бы и является целью оного". Результатом же воплощения данного сна в реальность должно было стать, опять таки по словам очевидца, "безразмерное личное обогащение обчества по гомерическому варианту в виде златого сребра металлическим налом и в ассигнациях".
— Уперся! — издалека прогремел отнюдь не ослабленный расстоянием голос. Царь ахнул и вновь нарастил темп. За ним тут же припустились и остальные, включая враз собравшееся обыкновенное население, которое своим числом явно превышало данные прошлой переписи. Прогромыхав сначала по остатку мостовой, затем по недлинному участку из гравия, пешая кавалькада прочавкала лаптями и сапогами по матери очень сырой земле и остановилась возле застывшего гренадера, который, скульптурным образом указуя рукой, промолвил :
— Скончался, твое величество! Вот на этом месте до последнего нутра развернулся!
В самом деле, клубка теперь уже почти не было. Только маленький узелок лежал на земле возле небольшого куста.
— Точно! — возопил царь. — Все правильно! Там еще дерево было — во! И мужик! В пинжаке! Где?! Где мужик?!
— Этот, что-ль? — спросил шут, показав на одного из самых резвых и любопытных, который уже обнюхивал и пробовал на зуб узелок. На мужике и в самом деле был несвойственный его сословью наряд.
— Откуда пинжак? — схватив его за лацкан, вопросил государь.
— Маманя подарили. С карманами вот. В день рождения. А еще у меня ужик есть карасиновый и колечко браслетное со змеей. У Копченого в преферанс на прошлой неделе взял. Чистое оно. Хотя и чужое. Надь, а Надь! Своего нам не надь! А чужо подай-ка! Володь, а Володь! Вот бы дров наколоть! А еще лучшее — людские шеи! Внимание, дорогие братварищи! Двор должен сидеть в тюрьме! Я сказал... — мужик фиксато улыбнулся и растопырил фалды в поклоне.
— Так и есть... — слегка боязливо оглядев его, пробормотал государь. По вещему сну его выходило, что мужик должен был быть полоумный и противуправный, видом своим и речами заключающий в себе извечный народный символ нежданного самоприваливающего счастья, неосознанного бунта и испорченной чарами душевной породы. Подождав, пока к месту действия поспеют отягощенные амуницией стражники, государь управляемо поменялся в лице и просто сказал :
— Лопату взял, копать начал, стерьва!..
...Когда уже во дворце горшок очистили от земли, когда обтерли рушничком, когда прибыли все, даже со своей дальней пасеки архимандрит, не успевший переоблачиться из контрпчелиного наряда в протертый пастырский... Когда замедленным мановением государь совлек с горшка открученную на полоборота крышку... Когда сунулись носы и центростремительно выпучились глаза... Когда осторожно наклонил государь сосуд и подставил руку...
— Так я и думал! — сказал шут и зевнул. И пошел спать, не дожидаясь разрешения и молитвы. Да и в самом деле, стоило ли подымать такой шум и возлагать такие надежды на пусть хотя бы и царский, но сон. На пусть хотя бы и настоящие, но абсолютно фальшивые печатные денежные обязательства. Кои Бог теперь весть кто там и когда выпустил, а государев прапрадед хрен и морж ведают, зачем польстился скупить...

Сказка №30
В этот день вне всяких ожиданий случилась суббота, и на высочайшем завтраке, а именно где-то между яичницей и сладким творогом, было решено поехать всем двором на рыбалку.
— Потому что охоте нонеча не сезон! Учтите! — сказал его величество и высоко поднял палец. Все учли. Особенно приглашенный к завтраку воевода. Он, в виду экономии государственных средств, частенько совмещал охоту с учениями. Но после того как лесник обнаружил, что геройские чудо-богатыри постреляли из луков почти всех куропаток и тетеревов, его величество ругательным образом прогневался и повелел сие безобразие прекратить. Охоте были отведены сезоны и угодья, а учения государь, нимало не сомневаясь, предложил проводить на территории вероятного супостата. Под видом настоящей войны. После чего состоялось обсуждение в штабе, в ходе которого высший генералитет в лице воеводы высказал свои сомнения в целесообразности таких действий. Однако верховное главнокомандование в лице его обиженного непониманием величества настояло. В итоге пограничный инцидент с одним из вероятных противников, на всех шести сотках территории которого проводились учения, удалось замять только с участием архимандрита. Который, благословляя обоих царей на вечный мир между ними, пребольно стукнул каждого по лбу предлагаемой к целованью иконой. Таким образом, все проблемы в той или иной степени были решены, а воеводе государь пожаловал свежеучрежденный орден Моральной Победы и тем снял образовавшееся напряжение. Что же касается охоты и рыбалки, то под оные архимандрит предложил царю использовать территории вокруг своей пасеки. С чем государь милостиво изволил согласиться еще до того, как его святородие договорил. В результате все остались еще более довольны, а воевода авансом посвятил государю первый выстрел из лука и первый же заброс удочки.
— Без меня. — сказала, жуя, царевна. — И без матушки. Мы крестьянским детям рост пойдем замерять.
— Это еще зачем? — удивился царь.
— Дак сам же велел кандидатов в богатыри-то отыскивать! — напомнила царица. И вкратце пересказала государю его же личный устный указ от такого-то такого-то, согласно которому государственное поощрение богатырства разворачивалось в большую целевую программу. В результате осуществления каковой уже нынешнее поколение должно было начать жить при культуризме. Первое время после указа государь лично ходил по дворам и осторожно щупал мускулы у новорожденных. Шут же при этом проверял работу грудей в режиме кормления. Отметив несколько маленьких крепышей, государь тут же профинансировал их родителей, и на том программа благополучно бы завершилась. Если бы не царица, которой пришла в голову довольно оригинальная идея. Она обратилась с ней к государю, и тот с ходу издал очередной указ, по которому отмеченные крепыши стали почетными внуками государыни. Со всеми вытекающими в виде всяческого призрения и опеки.
— У Федорова вон дитяти аллергия на молоко. — посетовала, вся в своих заботах, царица. — Дак надо теперь козу ихнюю раздоить, чтоб взамен. А у ее, рогатой, у самой аллергия. Не поймешь на что. То ли "Шанель" не переносит, то ли маникюра боится...
— Ладно! — хлопнул ладошкой по столу государь, — Бабы к бабам, мужики к мужикам! Собирайся, превосходительство. Оно хоть и поздновато для ужения будет, однако ж не в результатах дело. Все равно та, которую не поймаем — тоже наша. Хоть и не подданная. И бояр пригласи. Думаю, казначея с декламатором довольно будет.
— А меня? — спросил шут.
— А на тебе мы поедем! — весело отвечал государь. Он вспомнил, что удочка у него новая, немецкая (голландский посол недавно всем подарил), а черви хорошие, английские (государыня в импортной муке обнаружила), и возрадовался.
— Верьхом али в корыто запрячь изволите? — поинтересовался шут. — Как обычно, унитазным кругом седлать али на корыто от ветра конуру собачью поставить?
— Пешком пойдем. — сказал государь. — Долго ль нам...
И все заметили тут же сменившую веселье легкую печаль на его челе. Да, в территориальном смысле владенья его величества не так чтоб были очень бы велики. Впрочем, как и всех соседских царей. Как и все соседи, он мог с легкостью пересечь свое царство в самом широком месте, не истоптав обуви и даже не запыхавшись.
— Рыба нонеча, сказывали, так косяком и прет! — молвила царица, отвлекая его величество от вероятных мыслей о возможной территориальной экспансии. — А ежли раков учесть — так и вообще раздолье! Ты, батюшка, щучек бы мне словил. Я бы ушицы такой знатненькой наварила — пальчики б вылизали!
— До костей... — промурлыкал шут. Ко всему рыбному он абсолютно был равнодушен. За исключением русалок, коих ему вполне заменяли купающиеся в реке бабы.
Забросив удочку и пару минут для приличия потаращившись на поплавок, его величество подмигнул колебавшемуся в воде отражению воеводы. Отражение тотчас исчезло и появилось минутой спустя с большой бутылью в одной руке, и с таковой же, но только огромной, в другой.
— Та-ра, та-ра, та-ра, та-ра! — пропел царь, вынимая из сапога складной ковшик. — Тара полная у нас!
— Па-ра, па-ра, па-ра, па-ра! — продолжил шут, извлекая свой. — Пара ведер — не запас!
Я не пью, и ты не пью,?Оба мы непьюхи!?Я те в ротик не налью, ?Только в нос и ухи!
Исполнив частушку, воевода низко поклонился, одновременно до краев наполняя подставленные ковшики, а казначей с декламатором, протягивая свои, хором завершили положенный ритуал.
Опа, да опа,?Забастовала попа!?Надоело ей сидеть,?Хочет слушать и глядеть!
Поскольку первая бутыль была выпита в считанные минуты, а вторая была всего лишь огромная, а не гигантская, то спустя некоторое время стали наливать реже и говорить дольше.
— За то, чтобы никогда над нашей родиной не сгустилась ни одна туча! — говорил царь, организм которого устроен был так, что легко усваивал алкоголь не только через кровь, но и непосредственным всасыванием самой души. -За то, чтобы всяк противник завсегда должный немедленный отпор имел и в прах повергался независимо от количеств своих! За тебя, воевода!
Согласованно вылив внутрь дозы, тут же разливали по-новой и, сопротивляясь начавшейся качке, слушали ответный тост воеводы.
— Чтоб за то... — говорил, путая отраженье в стакане с настоящим государем, не особенно речистый военачальник. — ... чтобы они у их завсегда хужей, чем у нас... в смысле, силы... в смысле, вооруженные... до зубов... И ты, государь... чтоб не только завсегда во главе... тех наших, которы боле... А и чтоб они напали, когда мы трезвые! И не спим. Тоись, в смысле, никогда... Потому что миру мир, и все тут!
— Вот за то вот, чтобы всегда стоял! — говорил казначей, имея в виду отечественную валюту. Достав из кармана новую юбилейную монету с изображением конного государя, протыкающего пикой голландский гульден, он подбросил ее вверх, и она, покувыркавшись в воздухе, встала на ребро. Это была демонстрация новой защиты денег от подделки, недавно изобретенная окраинным самоучкой. -Чтобы у всех книзу, а у тебя, государь, тверже всех! И ассигнации наши чтобы наравне почитались! Чтобы банкиры ихние в рамочках заместо акварелей держали!
— За справедливость! — говорил декламатор, намекая на старшего по званию из присутствующих. Не так давно, во время официального приема делегации из Срединной империи, сей боярин, по совместительству и толмач, несколько искаженно объяснил цель их прибытия. А также посчитал имя главы делегации за слишком неформальное обращение к государю. В результате чего государь ответил ему тем же, и впридачу еще очень точно метнул туфлю, сделав нос прибывшего высокого гостя даже более плоским, чем он был от природы. Скандал с огромным трудом был улажен лишь благодаря расторопности казначея, который, плюнув на языковой барьер, одними пальцами моментально договорился с делегацией о возмещении моральных убытков. Лопухнувшегося же боярина государь велел на пятнадцать суток запереть наедине с длиннющим китайским свитком. Который боярин перевел, выучил и даже положил на музыку за двенадцать. После чего, удостоившись высочайшего присутствия при исполнении под гитару, был восстановлен в должности и помилован без занесения.
— За то, чтобы находилось всегда, за что! — говорил шут, поднимая свой сосуд выше своего верхнего бубенца. Этот его жест был не столь патетичен, сколь профессионален, ибо в силу обязанностей он пил не как все, а как только он. То есть опрокидывая ковшик над головой и ловя пролитое губами в падении у самой земли. Либо доставая сложенным в трубочку ртом до дна. Либо же стоя на голове при помощи одной разутой ноги. Либо все три номинации подряд за десять секунд, что бывало не часто и являлось зафиксированным региональным рекордом.
— А еще за то, чтоб где вы, там и я бы с ней! — выруливая из-за ближайшего дерева, говорил архимандрит, в руке которого несома была третья, совсем уже неприличных размеров бутыль. С такими пузатыми боками и широким горлом, что при желании ее можно было бы не только опустошить, но даже и посетить.
И они сидели дальше все лучше, лучше и лучше. А потом хорошо лежали, храпя и продолжая говорить тосты во сне. А поплавки не дергались и мирно паслись себе на волнах. Потому что рыба знала: пришли совсем не за ней...


Сказка №31
В этот день цвели сады и щебетали на ветках птички, плескалась рыба и носились зверюшки, плодились амебы и инфузории. До полудня. А ровно в полдень государь вышел из своего кабинета с таким лицом, что даже последним из перечисленных стало ясно : что-то произошло.
— Проблемы, величество? — поинтересовался шут, коего появление царя застало за прополкой моркови. К этой мере наказания он был приговорен государыней. А причиной явилось то, что на оной же моркови гороховый и был найден спящим после рыбалки. Государь, найденный спящим в капусте, наказан не был, так как почивал рука об руку с архимандритом, который, в свою очередь, покоился главой на уютном животе казначея. Всех троих государыня велела разложить по лавкам и оборонять полотенцами от мух, пока не придут в себя. Первым очнулся архимандрит и, конфузясь, испросил у матушки-государыни "преглубокого пардону, поелику вельми переутрудились с напитками, однако образом не запойным, а дегустируя сортамент". Казначей проснулся вторым и попросту бухнулся в колени. Государыня мелким оптом простила обоих и поднесла по чарке рассолу. Его же величество весьма долго не отвечал на слова и не реагировал на щекотку. А поскольку к одиннадцати ожидался с официальным визитом его высокородие голландский посол, ее величество, подумав, прибегла к крайним мерам. Безмолвного и податливого государя раздели до пояса, усадили на лавку и, перекрестясь, окатили с трех сторон из трех ведер. Государь покачнулся, но усидел, так и не разомкнув глаз. После чего многоопытная государыня тотчас определила ему подмышки два мешочка со льдом. Государь что-то произнес, но не раскрывая рта и ни к кому конкретно не обращаясь. И лишь тогда ее величество обратилась к последнему, наиболее эффективному способу ментальной реанимации. Она позвала чтеца. Этого боярина тоже обнаружили в огороде и тоже не в лучшем виде — в отличие от своих собутыльников он не лежал, а прямо таки валялся в развороченной поленнице среди других дров. Причем ночной путь его от калитки к поленнице проходил почему-то через теплицу, то есть сорок метров крюка вместо двух шагов по прямой. Но почему-то в теплице он двигался абсолютно прямолинейно, не задев и не своротив ни одно из экзотических растений, взлелеянных в этом ботаническом дворце государыней. Здесь, к слову, были такие не виданные доселе никем рукотворные чудеса растениеводства как семибоярышник лукоморный, репа звероподобная горькая, дыня чесночная, а также низенький незаметно-скромный пустырник никакой. За то, что все эти ботанические изыски не пострадали, государыня с боярином обошлась вполне милостиво, помягче расположив поленья под ним и укрывши чистой рогожкой. А когда боярин разлепил очи, на чурбачке его ждала накрытая блюдцем рюмка.
— "Липовую ногу" применим, твое величество? — спросил прибывший боярин. Царица кивнула. Средство было самое что ни есть жестокое и употреблявшееся лишь в крайних случаях. Каковой, собственно, и наблюдался.
— Полный вариант? — спросил боярин. Царица опять кивнула. Боярин присел у изголовья огнедышащего от вчерашних напитков царя, прокашлялся и тихим голосом повел речь о том, что вот жили-были де старик со старухой. У которых был маленький-премаленький внук-внучочек. Которого часто оставляли одного дома, и даже на ночь, потому что ловили на светляка рыбу. А матери с отцом вовсе не было, потому что куда-то делись. А в лесу, от домика близком, жил ужасный страшный медведь огромный. И у него одна нога медвежья была, а другая липовая деревянная. И ждал медведь, когда уйдут старик со старухой и оставят мальчика одного. И дождался. И явился ночью, когда маленький внучек их уснул в своей колыбельке. И подошел к домику на своей скрипящей ноге, и стал ходить вокруг домика и ужасным страшным голосом говорить :
— Скырлы-скырлы, липовая нога идет!!!
Боярин сам увлекся своим рассказом, а зря, ибо сам же отлично знал, какое действие оказывает на царя эта самая страшная из рассказанных ему в детстве сказок. И когда сквозь наслоения снов и наружных звуков до спящего государя дошло, что нога снова за ним явилась, он так резко вскинулся с лавки, что едва не оказался головою на чердаке.
— Не-не-не!!! Не-не-не-не!.. — одновременно с обретением вертикальности тоненько заголосил государь. Сказка в его сне продолжалась, и самым кошмарным образом, и он ничего не хотел так, как проснуться. — Ой-ой! Не-не-не...
На восстановление временно утраченного величия потребовалось около получаса. На протяжении коего времени государя сначала втроем успокаивали, затем вчетвером отпаивали рассолом, а затем впятером веселили, что не очень хорошо выходило у любителей в отсутствие настоящего профессионала. Который, не особенно разбираясь в огородных культурах, попросту выдергивал все подряд, предварительно всякий раз спрашивая сжимаемое рукой растение :
— Кто таков? Сорняк али морков?
И вот теперь, после не менее трудного, чем роды, пробуждения, государь, пробыв в своем кабинете всего несколько минут, вышел него с таким видом, будто его там кто-то быстренько разобрал на отдельные составляющие и быстренько собрал снова, не озаботившись соблюсти порядок обратной сборки. То есть все было как бы на своем месте, но то ли сдвинуто относительно нормального положения, то ли плохо закреплено... Во всяком случае, шут заметил в повелителе какую-то явную аномалию и не преминул поинтересоваться, в чем дело.
Однако царь прошел мимо, словно бы не заметив не только очень живого, но и весьма знакомого существа.
— Надо же... — ничуть не удивился шут. — Как разобрало-то тебя, величество. Видать, чего-нибудь в голове через новую призму напреломлялось. Похоже, сегодня не только очевидцами, но и опять современниками побываем.
Будучи летами много младше государя, шут, однако, отличался большим жизненным опытом, каковой был получен им во многих странствиях и на многих местах работы. Одним из последних была должность санитара при международном дурдоме для коронованных лиц. А самая трудная, по его воспоминаниям, была работа в должности подавальщика образцового детского крематория. Впрочем, практически все, что говорил о себе шут, не подтверждалось впоследствии никем и ничем. А отдельные события его жизни в его же изложении подозрительно походили на некоторые известные исторические и литературные факты. Так, например, его смешнейшество утверждал, что это именно он в одна тысяча с чем-то некотором году, будучи капитаном, как он говорил, главного ранга, совершил дальнее плавание на трехвесельном, как он говорил, покетбуке. Результатом этого плавания явилось открытие неизвестного доселе острова, каковой был лично им назван в честь одной из его подружек. Подружку впоследствии непонятно за какие заслуги канонизировали, а на острове мореплаватель обнаружил неизвестного императора, по виду и языку французского. Последний всеми правдами и неправдами хотел этот остров покинуть, для чего даже пытался взять покетбук штурмом. Поэтому, как вспоминал шут, пришлось дважды выстрелить в его сторону из кормового бушприта и пообещать вздернуть на диарее. Правда, примерно через месяц шут уже рассказывал про другого своего знакомого французского императора, который отличался от островного тем, что пытался штурмом взять уже не корабль, а целую северную страну. Населеннную, однако, такими крупными медведями, что всего нескольких хватило, чтобы сначала остановить, а затем и скушать агрессию. Причем оный император отличался от предыдущего еще и тем, что Жозефина у него была не жена, а дрессированная левретка. Впрочем, все упомянутое имело мало отношения проблеме, признаки наличия которой шут обнаружил в поведении своего господина.
— Катастрофа какая произошла? Может, валенок с книжной полки упал, разбился? — предположил шут. Катастрофы в государстве случались, и не так уж редко. Например, не далее как весной прорвало потоком плотину, построенную совместно для общих нужд людьми и бобрами. Затопленными оказались около четверти всех всех посевов, из-за чего пришлось открывать государственные закрома, запасники и даже архивы, в которых почему-то тоже хранились в основном зерновые.
— Или идея какая нестандартная поступила? Может, поголовное высшее образование ввести, минуя среднее и начальное? — развил свои предположения шут. Что, собственно, тоже было вполне вероятно из-за нежной любви царя ко всяческим нововведениям и реформам.
Однако государь не только не ответил шуту, но, похоже, даже и не услышал. Быстрыми шагами он прошел куда-то в известном только ему одному направлении, оставляя следы на грядках и задевая руками растопыренные ветки яблонь. И, внезапно остановившись, долго не мог сообразить, что же такое встало у него на пути.
— Забор, твое величество! — подсказал шут. — Ты, батюшка, ежели удумал чего, скажи. Не пугай людев-то. А ежели с глузду навернулся, так хоть кивни. Ужо мы в излечении поспоспешествуем.
Государь обернулся, и шут увидел в его глазах мучительные сомнения. А по некоторым нюансам поведения бровей, а также по степени сжатия челюстей гороховый сразу же составил мнение о причинах.
— Понятненько! — сказал шут. — Имеем готовый план каких-то преобразований. Каких, величество? Не доложишь? Что, опять паруса к лошадям крепить будем? В целях экономии ихних сил? Или опять заместо почтовых голубей попугаев говорящих дрессировать? Чего молчишь-то? От самого себя в секрете содержишь?
Государь покачался на носках туфель, и шут увидел, что ему очень хочется рассказать.
— Глупость еще одна... — преувеличенно зевнул шут и отвернулся.
— А вот и нет! — вскричал за его спиной государь. — А вот и умность! А вот ежли получится — дак мы в мировом рейтинге само наиперво место возьмем!
И он буквально в трех словах объяснил шуту сущность своей идеи. Которая была, по меньшей мере, оригинальной.


Сказка №32
В это утро его величество не столько проснулся, сколько просто встал с койки, ибо почти не спал, обуреваемый фантазийными всплесками. А также готовыми изобретениями и патентами, которые сразу после полуночи стали рождаться в его мозгу целыми сериями. За ночь его величество изрисовал карандашиком примерно такое же количество бумаги, какое уходило на некоторую другую надобность за полгода.
— Да-да! Ось крепления цапф должна совпадать с таковой же и у колес! — в недоумении слушала ночная стража непонятные царские рассуждения. — Да-да! Клиновой лучше, чем поршневой! Да, да и да! Тормоз не нужон, потому что станин четыре штуки приделаем! Нет, шесть! Нет, восемь! Нет, шесть!
И заглянувший в окно опочивальни стражник видел, как его величество, елозя по полу на коленях, тупил уже восьмой карандаш о качественную голландскую бумагу. Неофициальный поставщик которой в лице голландского же посла так и не был принят вчера царем. Нашлись дела поважнее. Послу был отослан извинительный черничный пирог с глазурью, а также уведомление о том, что личная встреча состоится по завершении одного секретного предприятия. Посол, весь в догадках, кинулся собирать информацию, а его величество в самом узком кругу — он, шут и бочонок браги — организовал обсуждение. Обрывки, доносившиеся из окна, тоже не очень хорошо раскрывали суть.
— Боисся, что-ли? — наполняя ковшик, спрашивал государь.
— Да не так чтоб очень... — отвечал шут. — Но почему я-то? Что, некому, что-ли, больше? А сам?
— Мне не подобно. — важно отвечал государь. — Потому как я есть лицо потомственно официальное и в таком кувыркательном деле замечен быть не должон. А тебе оно в самый раз. А ежели смертию вдруг преставишься — дак я в твою честь большую часовню вздвину. Посередке двух малых.
— Лучше цирк построй. — мрачно сказал шут. — Посреди двух зоопарков. Мне в идее этой все нравится, окромя распределения дел. Они, значит, соорудят, ты, значит, кнопочку какую надавишь, а меня, значит, на сорок восемь частей порвет. Хошь как хошь, а в добровольцы я не полезу. Насильно призывай, ежели очень надобно.
Царь озабоченно прошелся по горнице, пальпируя негустые свои седины. Умерщвлять кого-либо, тем более шута, ему никак не хотелось.
— Ну, хорошо! — немного погодя, сказал он. — Тады давай контрпредложение выдвигай. А то возьму да назначу. А то критиковывать-то вы все мастера, а как дело делать — дак тока мне мышцей-то головной шевелить приходится! Предлагай!
— Предлагаю. — почти сразу же откликнулся шут. — Добровольца среди народа сыскать. Для чего — не говорить. Просто объявить, что дело — опасней некуда. И награду назначить. Полцарства на четверо суток в лизинг.
— Ишь ты, щедрый какой нашелся! — сварливо отвечал государь. — В лизинг... А потом спрашивай, почему ямы на месте гор, и кто все леса до единой сосенки сбрил. Нет уж. Ежели таким манером, то наградой пусть благодарность потомков будет. А в натуральном выражении — памятник в виде конного обелиска и восемь рублев деньгами.
— Почему не десять? — поинтересовался шут.
— Потому что чистыми. — ответил царь, одновременно доливая остаток бочонка и заканчивая дискуссию.
И во второй половине дня заспешили, седлая жеребцов и кобыл, глашатаи и герольды, поскакали и поехали по весям и городам, зачитывая в рупоры и сложенные ладони царскую, она же государская, весть.
— Ежели из простого, либо не очень, либо именитого народу да пожелает кто исполнить государеву волю, не взирая при том на невзгодную трудность и не убоявшись самопогубления весьма при сем вероятного, то таковому оному государство, в священном лице нонешнего премудрого самоуправца державного, обязуется, помимо побочных благ, предоставить в имение один раз по десять рублев деньгами немедными, да один раз по шубе с упомянутого лица плеча, да по сотке к каждой сотке надела, да личное оным же лицом рукопожатие, художником в красках уделанное и с рамкой, да бочонок лучшего меду, да, пожалуй, пока и хватит!
— Эко же, брат, приманчиво... — выслушав на площади либо на базаре, говорил один бородатый Федот другому. — Десятка, да плюс патрет, да помножить на хороший медок... Ишо бы минус погибнуть — дак я пошел ба! А так ба нет ба. Потому что живому-то жить-то лучше.
— А я, брат, может, и задаром пошел ба... — ответствовал, заложив длинные рабочие руки за пониже спины, точно такой же, хотя и другой, Федот. — Ежли ба, к примеру, оно ба в военно время да в тяжкий час. А чтоб за деньги пукало свое для опытов предоставить — уволь. Потому что лучше потихоньку вдоль, чем с грохотом поперек.
И бородатые мудрецы расходились, тут же забыв о царском послании в повседневных своих заботах. К вечеру, согласно рапортам старост, обнаружилось полное нежелание кого-либо из обчества рисковать здоровьем даже за такое много, какое было обещано. Секретный план, несмотря на свою обдуманность, покачнулся и зашатался.
А в это время в кузнице уже вовсю кипела работа по воплощенью в металле. Не имеющий прямого отношения к делу государь, надевши кожаный передничек и зачем-то прибрав скромные свои волосы ремешком, ходил по кузнице и давал кузнецам, в силу лишь общей своей компетенции, весьма общие же советы.
— Не обожгися, мотри! Мотри, не обожгися, говорю! А то, не дай тебе Господь, обожгесся! Ить это у тебя чего? Это у тебя высокая температура в руках. Ежели уронить — в ногах тоже будет.
— Ловчей, ловчей неси! — покрикивал государь немного позднее в немного другую сторону. — Ежли не донесешь — мотри у меня! Гусударство тебе не мешок с резины! Ежли кажный по разу-то напортачит — ни с чем и ни в чем, тоись, без последних штанов останемся! Ты вот, кум тетушкин, спешить спеши, да лишку не торопися! А то содержанье с формой не совпадет — сам тады за чугун заплотишь!
Опытные мастера, не обращая внимания на активное руководство, работали качественно и аккуратно. Довольно скоро утомившийся и примолкший государь, присев на наковаленку, с удовлетворением наблюдал за слаженным их трудом. В свое время он не пожалел ни денег, ни личного влияния, чтобы достать за границей самое совершенное оборудование всех видов. Самым же строгим образом он подошел и к подбору кадров, для отыскания каковых лично побеседовав едва ли не с каждым подданным. С тех пор прошли годы, и тяжелая промышленность короны выросла многократно, затмив собой достижения даже батюшки нынешнего надежи, в царствование которого, как известно, был отлит знаменитый Ларь-колокол, в коем, по причине невозможности его поднятия и общей несворотимости, хранился весь валютный запас страны.
— Бог в помощь! — сказал, входя, шут. Оглядев потные спины литейщиков и кузнецов, он подсел к государю и заговорщицки шепнул :
— Искать искал, найти нашел! Кандидатура уже имеется.
— Кто? — встрепенулся царь. — Чего уселся? Давай скорее веди!
— Привел бы, да не идет. — сказал шут, как-то странно на царя глядя. Словно бы хотел заранее угадать какую-то его реакцию.
— Как так не идет? Безногий, что-ли? Инвалид, что-ли? — непонимающе уставился на шута монарх.
— Да нет, с ногами. Но, в каком-то смысле, пожалуй, и инвалид... — туманничал шут.
— Ты вот это... Ты надсмешку надо мной шутишь, али как? — поинтересовался царь, сведя предварительно воедино обе кустистых брови.
— Что ты, отец народный! — убоялся шут. — Истинно говорю, кандидатуру отличную подобрал! Исходя из согласного непротивления самого кандидата. Он по твоему веленью хошь в огонь, а хошь прямо в грязну воду полезет. В смысле, тоись, не полезет, а...
И он, не надеясь на доходчивость своих объяснений, тут же пригласил царя сходить познакомиться, благо недалеко и ради такого случая для личности не зазорно. Царь крякнул, подумал и согласился. Дав для порядку несколько не очень применимых, но в целом довольно здравых советов мастеровым, государь под руку с шутом удалился.
И, действительно, через пару минут прибыл. Туда, где посреди огорода стоял, как еще издали предупредил шут, сам кандидат.
— Нда... — оглядев пугало, молвил его величество. — Ни хрена себе доброволец... У тебя что, Сеня, несварение мозгов в котелке? Это ж пугало! Садово-огородное обыкновенное.
— Ну да! — подхватил шут. — Простейшее кошмарное приспособление! Для упугивания ворон и других мордоклювых птиц! Но не только, государь. Глянь-ко...
И он, надломив, сложил обе пугальи руки вдоль тулова.
— Нравится?
Царь, бороздя носком туфли по земле, размышлял. Собственно говоря, такой вариант вполне ему подходил. Особенно с точки зрения сбережения жизни кандидата. Каковую, по причине отсутствия, можно было и не беречь. А также с точки зрения экономии средств наградного фонда. Без каковых данная сермяжная скульптура вполне могла обойтись.
— Нда... — пощипав густой, как подзаборная крапива, ус, вымолвил государь. — Хрен с им... с нихрена себе кандидатом... Утверждаю! Так тому и быть! Пущай, так сказать, умеренно человекоподобное существо самого человека пока заменит. Все ж таки, чего там ни говори, впервые в мире оно такое...
И тут вдруг ситцевый платочек, мелькавший там и сям среди насаждений, оказался бегущей что есть мочи царицей.
— Батюшка! Сеня! — закричала она еще издали. — Скорей! Бегом! Голландскому послу плохо!
— Что такое? — проворчал царь. Он не любил, когда его отрывали от дела. — Поди, опять пробовал, как я, свечкой питье закусывать? Дак сей обычай непереводим для ихних желудков. Да и целую горящую зачем в рот-то сразу пихать? С огарочков следует начинать, с огарочков...
— Нет! — с задравшимся кверху платком государыня очень стала похожа на древнего марафонца. Принесшего, однако, совсем не благую, а очень худую весть. -Не то, батюшка! Совсем не то! Много хуже... Гораздо хуже... Война...