[Йохансон]

— Слушай, у меня есть офигенная идея! — муж пнул меня куда—то под жопу коленкой, и похотливо добавил: — Тебе понравится, детка.
Детка.
Блин, тому, кто сказал, что бабам нравится эта пиндосская привычка называть нас детками — надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные?
Лично я за детку могу и дать. В репу. За попытку сунуть язык в мое ухо, и сделать им «бе—бе—бе, я так тибя хачю» — тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и ни фига ни разу не эротично — реакции никакой.
— Сто раз говорила: не называй меня деткой! — я нахмурила брови, и скрипнула зубами. — И идея мне твоя пофиг. Я спать хочу.
— Дура ты. — Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям сейчас. И у меня есть идея, что немаловажно.
Вторая годовщина свадьбы — это, конечно, пипец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя.
— Сам дурак. В жопу все равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Фиговая идея, если что.
Муж оскорбился:
— В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?
Офигеть. Геймер, блин. Поиграем. В два часа ночи.
— В дочки—матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»?
Со мной сложно жыть. И трахаться. Потому в оконцовке муж от меня и ушел. Я ж слОва в простоте не скажу. Я ж все с выпендрежем…
— В рифмы, блин! — не выдержал муж. Пакля!
— Фигакля. — На автомате отвечаю, и понимаю, что извиниться б надо… Годовщина свадьбы веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. — Ну, давай поиграем, фигли там. Во что?
Муж расслабился. До люлей сегодня разговор не дошел. Уже хорошо.
— Хочу вытрахать школьницу!
Выпалил, и заткнулся.
Я подумала, что щас — самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как не пыталась.
Повисла благостная пауза.
— Трахай, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копченые окорочка через адвоката передавать. Как порядочная.
Супруг в темноте поперхнулся:
— Ты совсем? Я говорю, что хочу как будто бы вытрахать школьницу! А ей будешь ты.
Да говно вопрос! Че нам, кабанам? Нам что свиней резать, что трахаться — лишь бы кровища…В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества что ли? Как нефиг делать!
— Ладно, уговорил. Что делать—то надо?
Самой уж интересно.
Кстати, игра в школьницу — это еще фигня, я честно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так ее муж долго на жопотрах разводил, но развел только на то, чтоб вытрахать ее в анал сосиской. Ну, вот такая веселая семья. Как будто вы прям никогда с сосиской не трахались… Пообещал он ей за это сто баксов на тряпку какую—то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в Маринкиной жопе производить. И увлекся. В общем, Маринка уже переться от этого начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдруг ее муж говорит: «Упс!». Дефка оборачивается, а муж сидит, ржет как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашивает: «А где остальное?», а муж (кстати, его фамилия — Петросян. Ни фига не вру) уссываецца, козел: «Где—где… В жопе!» И Марина потом полночи на толчке сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксов не помогли.
А тут всего делов-то: в школьницу поиграть!
Ну, значит, Вова начал руководить:
— Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходишь ко мне домой пересдавать математику. А я тебя трахаю. Как идея?
— Да пипец просто. У меня как рас тут дофига школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумеется, есть. Парадно—выгребной. Идея, если ты не понял, какая—то фиговая. Низачот, Вольдемар.
— Не ссы. Мамин халат взять можешь? Он у нее как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмем. Повиг, что на нем помидоры нарисованы. Главное — он белый. Бант пофиг, и без банта сойдет. И еще дудка нужна.
Какая, блин, дудка????????? Дудка ему нифига?????
— Халат возьму, нефиг делать. Фартук возьму. А дудка зачем?
— Дура. — В очередной раз унизил мой интеллект супруг — в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечешь? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.
Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке — сила. Это ж все знают.
В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был счастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как—то по—другому? Ну и мудаки.
В темной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, взятую, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:
— Тук—тук. Василиваныч, можно к вам?
— Это ты, Машенька? — отвечает из—за двери Вова—извращенец, — Входи, детка.
Я выплевываю дудку, открываю дверь, и зловещим шепотом ору:
— Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!
— Сорри… — доносится из темноты, — давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
— Тук—тук. Василиваныч, к Вам можно?
— Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Марширую по-пионерски.
И офигеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что—то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбается:
— Ну, что ж ты встала—то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.
— Васильиваныч, а чей-то вы голый сидите? — спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
— А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю.
Вот врет, сволочь… Трусы он мне постирает, ага. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.
— Не… — блею овцой, — Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать все—таки.
Задираю мамин халат, и показываю мужу киску. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение его члена более чем заметно. Педофил, блин…
— Замечательно! — шепчет Вова, — Математика — это наше все. Сколько будет трижды три?
— Девять. — Отвечаю, и дрочу дудку.
— Маша! — Шепотом кричит муж, и развязывает галстук — ты гений! Это же твердая пятерка! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?
— Очень! — с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за член, — Пися — это вот это, да?
— Да! Да! Да, блин! — орет Вова, и обильно потеет. — Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравится, Маша Петрова?
— До офигения — отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.
— Тогда гладь ее, Маша Петрова! И снимай трусы, дура!
— Я без трусов, Василиваныч, — напоминаю я, — могу платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
— Дай померить фартучек, Машаблин!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я еще помню. Ну, скажите мне — кто из вас не трахался в тещином фартуке во вторую годовщину свадьбы — и я скажу кто вы.
— Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. — снимаю фартук, и отдаю Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:
— Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мужская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи за батончик Гематогена, как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
— Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж еще совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
— Блин, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь член упал. И все из—за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживается Вовино барахло, и огрызаюсь:
— А фигли ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?» Какой, блин, десятый класс?!
Вова плюхается на стул, и злобно шепчет:
— А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь что это такое?
— А нафига они мне?! — тоже ору шепотом, — мне они даже в институте не нужны! Ты вообще что собираешься делать? Меня трахать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?!
— Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
— Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
— Блин, с тобой даже потрахаться нормально нельзя! — не успокаивается муж.
— Это нормально? — вопрошаю я из—под одеяла, и показываю ему фак, — Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжаться в фигню разную? «Ты девственна, Мария? Ты хочешь потрогать маю писю?» Сам ее трогай, членодрыга! И спасибо, что тебе не приспичило вытрахать козлика!
— Пожалуйста!
— Ну и все!
— Ну и все!
Знатно потрахались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздается детский плач. Я реагирую первой:
— Че стоишь столбом? Принеси ребенку водички!
Вова, как был — в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.

… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на нее налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит ее на пол, и огуляет членом по лбу…
— Славик! Славик! — истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, — Помогите! Насилуют!
— Да кому ты нужна, ветош? — раздался в прихожей голос моего отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
— Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская!
Мама жгла.
— Отпустите мой член, мамаша… — наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пипец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.
Да вот член там было, ага. Если моей маме выпадает счастье дорваться до чьего—то там члена — это очень серьезно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Еще мне не хватало получить от мамы люлей за сворованный халат, и извращенную половую жизнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справиться о ее здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:
— Сегодня, как ни странно, меня не били по лицу мокрым членом, и не выкололи глаз дудкой. Стало быть, жива.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пипец какая сентиментальная…