[Йохансон]

Плохо, когда насилуют женщин. Еще хуже, когда насилуют мужчин, а еще того мерзее – когда особь женского пола наезжает на желторотого мальчонку. Ну, это присказка, а сказка, вернее - достоверный факт, впереди. Далекие советские времена. Северная речка Вычегда, на которой мы с Юркой 15-летними пацанами проходили первую летнюю практику в изыскательской партии (размещаемой на брандвахте) после 1 курса речного училища. Вели мы себя скромно, как образцовые советские комсомольцы. По вечерам пили не водку, а чай, девок изучали только по картинкам Рубенса.
Сидели в своей каюте и балдели, читая вслух рассказы Зощенко и в неимоверном количестве потребляя детскую радость – баночную сгущенку. И вот однажды вечером патриархальный уклад нашей жизни нарушил сиплый вопль с трапа, перекинутого с брандвахты на берег:
- Але, начальник! Принимай пополнение!
Перед взором оторопелой команды предстало экзотическое существо женского рода, неопределенного возраста и устрашающей, даже днем, наружности. Из-под мочалки немытых, свисающих сосульками на лицо лохм, в свете вечерней зари сверкал вставной глаз, другой заплыл под отеком мощного фингала. Ощеренный в приветствии рот под кривым носом был оборудован одним единственным зубом.
-Ну, чо уставились, фраера, где бугор?
Вышел Васильич, начальник партии. Существо откуда-то из-под намотанных на организм тряпок достало бумагу:
- Я Машка Упырева. С Воркуты. Кликуха Целка. Вот направление из Управы.
Буду с вами жить, ха-ха-ха! И, может, работать, если понравитесь!
Начальник посмотрел бумагу и, почесав загривок, досадливо хмыкнул.
Однако делать нечего - сам на днях сделал запрос на вакансию рабочего.
Первых два дня Машка вообще на работу не выходила. Шлялась по брандвахте, дымя дешевыми сигаретами и распевая блатные песни. На третий день начальник не выдержал и, пригрозив расчетом, отправил Машку с нами на нивелировку репера держать рейку. Держала она ее кое-как и, не умолкая, травила свою биографию. Родилась в тюрьме, потом колония, потом череда женских тюрем, этапы, дела, малины-хренины и беспредельный разврат. Глаз и зубы потеряла в борьбе за власть на зоне. Пока ехала к нам, переспала со всем вагоном, потом - пароходом и теперь, мол, и наша очередь настала получить п@#$ды.
Вдруг Машка кинула рейку, мгновенно сбросила с себя свою серо-бурую хламиду и полным голяком кинулась в речку. У берега, где было по пояс, встала на дно головой в стойку, вознеся над водой крутой зад с грязными ногами, и стала резво ими махать в воздухе. Надо сказать, что все остальное, кроме устрашающей физиономии, у Машки было в полном сексуальном порядке. Опешив от такого кульбита, мы увидели приближающийся к нам по реке пассажирский пароход. Прижимное течение на излучине реки приблизило пароход максимально к берегу. Скучающие на палубе пассажиры навалились на один борт, увидав небывалое зрелище.
Машка вынырнула, и, набрав новую порцию воздуха, снова встала в стойку на голове, еще шустрее размахивая ногами. Пароход чуть не перевернулся, собрав всю палубную публику на один борт. Наконец посудина скрылась за поворотом. Машка выскочила на берег и закричала:
- Чо, салаги, голой бабы не видели?! Бросьте вы свою хренотень! Давай купаться!
Но мы в полном смущении ретировались, быстренько доделали нивелировку и не дожидаясь Машки, вернулись на брандвахту. Она же, неизвестно где прошлявшись, появилась лишь к утру.
И вот этот день – день суровых испытаний настал. Юрка поехал с ребятами на промеры, а у меня (по недомоганию) был выходной. Завалившись в одних плавках на кровать под пологом от комаров, я стал мусолить какой-то детектив. Вдруг на самом интересном месте дверь скрипнула (наверное, Юрка вернулся, подумал я), потом закрылась изнутри на торчащий в ней ключ и надо мной из-под края полога нависла, дохнувшая перегаром, кудлатая голова Целки. Ужасу моему не было предела.
Стеклянный глаз, не мигая, зловеще блестел, другой плотоядно щурился.
Однозубый рот хрипло просипел:
- Давай пое#$%мся!
В тот же миг рука Машки рванула вниз мои плавки и мертвой хваткой вцепилась в скрюченное от перепуга хозяйство. В другой руке у нее была початая бутылка бормотухи, из горла которой она попыталась меня взбодрить. Теряя дар речи я провякал:
- Маш, сходи лучше вечером к Ваське мотористу!
- Ха! Да он мне уже надоел со своей вяленой морковиной! Хочу молоденького!
Я взмолился:
- Машка уйди по-хорошему, а то заору!!!
- Ну, мля, салага позорная, фраер дешевый, хоть оборись, а целку я тебе сейчас сломаю!
И заголившись, полезла под полог. Как перед казнью, передо мной мгновенно пронеслась вся моя непорочная юная жизнь – ясли, школа, пионерский костер, сбор металлолома, макулатуры…- все мое беззаботное босоногое детство… И тут я заорал благим матом:
- АААААААА-А-А-А-А!!!!
По брандвахте прокатилась тревожная волна, захлопали двери. К нашей каюте подбежали шкипер и повариха. Стали ломиться в закрытую дверь.
Шкипер кричит:
- Машка, ты там, что ли? Чего затеяла с мальцом?!
- У нас любовь! Вали отсюда!
- А чего он орет?
- От восторга! В первый раз, да еще такая женщина! Ты бы пуще заорал!
- Ну Машка, ну б№;%дища! Отстань от мальца, открывай дверь быстро!
- Ща, бегу и падаю!
И навалилась на меня всем своим пропито-прокуренным истрепанным организмом. Тут, к счастью, вернулись наши со съемки. Подключился начальник партии. Машка, видя превосходство противника, сдалась, нехотя выползла из-под полога и, швырнув книжку мне в физиономию, гордо, не одеваясь, удалилась, презрительно бросив мне на прощание:
- У, салага!!! Такой амур запалил! Козлина!
На следующий день ее списали с брандвахты. Я стал объектом шуток и всевозможных подначек (мол, платочек бы ей на морду накинул и кувыркался до посинения). А Юрка все пытал меня, уточняя детали инцидента, и завистливо вздыхал. Мазохист был, наверное. По окончании практики я зашел к начальнику партии за отзывом-характеристикой. Он быстро настрочил все, что надо, потом задумался и добавил "МОРАЛЬНО УСТОЙЧИВ".