[Olesya]

Это что за невидаль: отчет по второй сходке в Екатеринбурге? Что это за отчет? Слава богу! Мало еще ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Еще мало народу всякого звания и сброду вымарало пальцы в чернилах! Дернула же охота и меня дотащиться вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее.
Слушало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц! То есть, я говорю, что нашему брату высунуть нос из своего захолустья в большой свет - батюшки мои! Я вам скажу... Да что говорить! Мне легче два раза в год съездить в Москву, в которой вот уже пять лет как не видал меня ни подсудок из земского суда, ни почтенный иерей, чем показаться в этот великий свет и написать сей отчет. А показалась - плачь не плачь, давай ответ.
Olesya.

Вечер накануне отъезда Томоэ.

Как упоителен, как роскошен летний день в Екатеринбурге! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладостра-стным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную землю в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. Как полно сладострастия и неги уральское лето!
Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа две тысячи че…нет, пятого… Да, дней пять будет назад тому, когда дорога, ведущая к гостинице «Исеть» кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на сходку.
В ворота гостиницы вошел господин, не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Приход его не произвел совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным.
Далее господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах. Он выбежал проворно, с салфеткой в руке, - весь длинный и в длинном домотканом сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повел проворно господина по всей деревянной галерее.
Покамест остальные слуги управлялись и возились, господин отправился в общую залу. Там он занял ставший уже привычным стол и приготовился ждать.
При этом он написал на лоскутке бумажки четыре странные буквы. На ней половой прочитал по складам следующее: "IMHO.ws".
Господина звали ysf, и начало второй сходке форума было положено.
Тем временем народ потихоньку подтягивался. На рессорной бричке из другого хутора с шиком прикатил молодой модератор Nymph в белых канифасовых панталонах во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Ненадолго забежал Vampir, чтобы сообщить о радостном событии в своей жизни, но вскоре вынужден был откланяться.
Затем три бурсака своротили с большой дороги в сторону «Исети» с тем, чтобы как следует подкрепиться, потому что мешок у них давно уже был пуст. Это были богослов Surayu, философ Vanhelsing и ритор Olirossi.
Богослов имел чрезвычайно странный нрав: все, что ни лежало, бывало, возле него, он непременно унесет (например, с прошлой сходки он принес домой ложку и пару коробков спичек). Философ Vanhelsing был нрава веселого. Любил очень лежать и курить люльку. Если же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплясывал трепака.
Ритор Olirossi еще не имел права носить усов, пить горилки и курить люльки. Он носил только оселедец, и потому характер его в то время еще мало развился. Богослов Surayu и философ Vanhelsing часто дирали его за чуб в знак своего покровительства.
- А вот идут сюда наши панночки! - сказал Vanhelsing, - следовательно, сходка в самом деле удалась!
В то самое время вошла Olesya, дама в чепце с лентами, с двумя барышнями – Юлей и Томоэ. Томоэ была в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, а Юля - молоденькая, с золотистыми волосами, весьма ловко и мило приглаженными на небольшой головке и с повязанными на голове красными и синими лентами.
Следом за ними пришел Esсalibur со спутницей. Она была недурна, одета к лицу. На ней хорошо сидел матерчатый шелковый капот бледного цвета; тонкая небольшая кисть руки ее сжимала батистовый платок с вышитыми уголками.
Увидев Esсaliburа, ysf сильно оживился:
- А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! И что это за девушка с тобой? Какая прехорошенькая! - Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, - продолжал он, поворачивая их.
Пока они обменивались шутками, к столу подошел парубок в белой свитке, с яркими очами и назвался Сергеем. Они с Томоэ очень быстро нашли общий язык и стали обсуждать прелести козацких забав.
И вот уже к столу подходит Алексей в козацком жупане и в свитке черного домашнего сукна, перепоясанной шерстяным цветным поясом. Он налил кружку величиною с полкварты и, нимало не поморщившись, выпил до дна, хватив потом ее вдребезги.
- Что скажете, братцы, какого я провайдера вам привел! - воскликнул ysf, - Смотрите, как он молодецки тянет пенную!..
Все собравшиеся тут же ответили гулом восхищения.
В это время слуги принесли бараний бок, горилку, а за бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом в теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками, выкатили бочку меду и позвали музыкантов.
В середине обеда незаметно для остальных подошла Марина. То была прелестная, ветреная девушка с чудесным лицом, тонким румянцем и длинными, как стрелы, ресницами.
И ощутил молодой модератор в своей душе благоговейную боязнь и стал неподвижен перед нею. Она, казалось, так же была поражена видом козака, представшего во всей красе и силе юношеского мужества, который, казалось, и в самой неподвижности своих членов уже обличал развязную вольность движений; ясною твердостью сверкал глаз его, смелою дугою выгнулась бархатная бровь, загорелые щеки блистали всею яркостью огня, и как шелк лоснился молодой черный ус.
Красавица возвела очи на Nymphа - и много было в очах тех. Сей умиленный взор, выказавший изнеможенье и бессилье выразить обнявшие ее чувства, был более доступен ему, чем все речи.
- Царица! - вскрикнул он, полный и сердечных, и душевных, и всяких избытков. - Что тебе нужно? чего ты хочешь? прикажи мне! Задай мне службу самую невозможную, какая только есть на свете, - я побегу исполнять ее! Скажи мне сделать то, чего не в силах сделать ни один человек, - я сделаю, я погублю себя. Погублю, погублю! и погубить себя для тебя, клянусь святым крестом, мне так сладко... но не в силах сказать того! Скажи мне одно слово! - сказал Nymph и взял ее за атласную руку.
Сверкающий огонь пробежал по жилам его от сего прикосновенья, и жал он руку, лежавшую бесчувственно в руке его. Но она молчала, не отнимала платка от лица своего и оставалась неподвижна.
- Отчего же ты так печальна? Скажи мне, отчего ты так печальна?
- Жаль, что мы вынуждены будем расстаться после сходки, мой рыцарь, промолвила она. Хотелось бы получить от тебя какой-либо памятный подарок, чтобы быть уверенной в следующей встрече нашей…
Ничего не умел сказать на это Nymph. Он хотел бы выговорить все, что ни есть на душе, - выговорить его так же горячо, как оно было на душе, - и не мог. Почувствовал он что-то заградившее ему уста: звук отнялся у слова; почувствовал он, что не ему, воспитанному в бурсе и в бранной кочевой жизни, отвечать на такие речи, и вознегодо-вал на свою козацкую натуру.
Но не таков был ysf, чтобы не помочь молодому парубку в сию трудную минуту. Выхватил он из фрака маркер несмываемый, которым на работе диски подписывал, и вложил в руку Nymphа.
Красавица обнажила плечо лилейной красоты, и начертал молодой козак на нем свой автограф так изящно, как учили его в бурсе на уроках каллиграфии.
Так за приятными разговорами подошло время провожать Томоэ на поезд. Поэтому часть пирующих была вынуждена покинуть гостеприимное местечко с тем, чтобы помочь ей в этом деле.
Остальные же пировали до поздней ночи, и пировали так, как нигде теперь уже не пируют. Стали гости расходиться, но мало побрело восвояси: много осталось ночевать в гостинице на широком дворе; а еще больше козачества заснуло само, непрошеное, под лавками, на полу, возле коня, близ хлева; где пошатнулась с хмеля козацкая голова, там и лежит и храпит на весь Екатеринбург.
Зато уже как пожалуете в гости, то шашлык подадим такой, какой вы отроду, может быть, не ели; а меду, и забожусь, лучшего не сыщете на хуторах. Представьте себе, что как внесешь сот - дух пойдет по всей комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой, что бывает в серьгах. А какими пирогами накормят вас здесь! Что за пироги, если б вы только знали: сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет по губам, когда начнешь есть.
Пили ли вы когда-либо, господа, горилку или горячий сбитень? Или не случалось ли вам подчас есть настоящие уральские пельмени? Боже ты мой, каких на свете нет кушаньев: лобио, сациви, хинкали! Станешь есть - объяденье, да и полно. Сладость неописанная! На прошлой сходке... Однако ж что я, в самом деле, разболталась?.. Приезжайте только, приезжайте поскорей; а накормим так, что будете рассказывать и встречному и поперечному…